Фредерик Дар - Потому что красивый

— Не трогайте вашу петарду, старина, он заряжен холостыми! — шепчет голос, похожий на голос риканца. — Идите сюда, без опаски, если бы я желал вам зла, то уже бы действовал!

Лукавый смешок сопровождает приглашение.

Этот смешок меня убеждает.

Если бы не он, я пополз бы на брюхе в противоположную сторону. И скажу вам, ребята, с учетом того, что готовится, это было бы правильно. Я всегда придерживаюсь принципа: если тебе приказывают, делай все наоборот.

Только еще есть гордость.

Опустив руки, иду вперед.

«Коллега» из наркобюро тут, опершись плечом на ствол такой большой глицинии, каких я раньше никогда не видел. Более узловатой, чем виноградная лоза.

— Черт побери, вы не торопитесь, я уж начал отчаиваться, — замечает блондинчик с выпирающим желудком.

Он переоделся. На нем блайзер, декорированный гербом величиной с герб нотариуса, белые брюки, белая рубашка с черным вязаным галстуком.

— Прямо модная гравюра! — усмехаюсь я, чтобы вернуть остатки уверенности в себе.

— Всегда, когда выхожу в свет. Потому что мы выходим в свет оба сегодня вечером, не так ли, старина?

На это мне уже совсем нечего ответить. Ни слова, ни звука.

— Я уж боялся, что вы забыли о приглашении к Нино-Кламар, — продолжает риканец. — Моя машина там, в конце улочки, я вас подброшу, потому что я тоже приглашен!

Идти рядом с типом, который ошеломил вас подобным образом, и удерживаться от вопросов, поверьте — это героизм.

Чтобы подавить это дикое желание, стараюсь думать о другом. Легко сказать.

О чем думать в подобном случае? Смерть Людовика XVI «съедает» несколько метров; ближайшие выборы отвлекают меня примерно на двенадцать сантиметров; будущий чемпион мира по боксу полощет мозги на двух метрах. Затем, вот дерьмо, сюжет возвращается… Незачем абстрагироваться. Надо схватить его за… горло.

Махинация…

Все подстроено…

Риканец дергает за ниточки.

Ниточки чего?

Чего ждут от меня?

К чему вся эта головоломка?

Что? Что? Чтокаю, ребята, чтокаю!

Он заговаривает со мной, видимо из жалости.

— Это от девицы вы вышли?

— Нет, это дом судьи!

Очко в пользу Сан-А! Риканец останавливается со вздернутыми бровями.

— Как судьи?

— Он играет в Ромео с маленькой прелестницей, и у нее есть ключ от его избы.

Мой компаньон, прежде всего, весельчак со спонтанным смехом. Его хохот разносится в вечернем оглициненном воздухе.

— Боже мой, никогда не слышал ничего забавнее.

— Потому что вы редко выбираетесь из своего угла, старина. Я знаю Вашингтон, это, может быть, и столица США, но никак не юмора. Последний раз я смеялся в Вашингтоне, когда один слепой оступился с тротуара и въехал рылом в костер. Чего сейчас-то надрываться от смеха, а?

Это его останавливает. Он бросает на меня искоса удивленный и недовольный взгляд.

— Почему же? — фыркает он.

Затем ускоряет шаг.

— Значит, ваша пукалка заряжена холостыми, старина? — вопрошаю я.

— А вы сомневались старина? — бросает он.

— Это мне не приходило в голову, ибо, не будучи гангстером, у меня никогда не было случая применить его, старина. Так что, будь он заряжен шоколадными конфетами, меня бы это не обеспокоило…

Улочка ведет на маленькую площадь, где можно полюбоваться двумя вещами: крохотной церковью и «бьюиком». И первая, и второй белые с черной крышей; но «бьюик» гораздо больше церквушки.

Человек из наркобюро бросается в свою тачку, как ушастый тюлень из воды, когда ему предлагают селедку.

В этот момент я мог бы сбежать и потеряться в дебрях Санта-Круза. Но зачем? Лучше следовать пути, который я спонтанно выбрал. Ибо он ведет к Нино-Кламар!

Дорога свободна.

Нас обгоняют несколько машин с местными номерами, полные веселящейся молодежи. И еще немецкие тачки с розово-упитанными пассажирами. А где же полиция?

— Похоже, что меня не ищут, — замечаю я.

— Действительно, — соглашается янки.

— Может быть, они удовлетворились наблюдением в аэро — и морских портах?

— Да, возможно.

— Вы не в курсе дела?

— Это не мои заботы, старина.

— Ваша забота — это было дать мне возможность удрать?

— М-м, именно!

— Ну, предположим, патруль карабинеров остановит нас, как вы объясните мое присутствие в вашей машине, старина?

Он откашливается и барабанит пальцами по дверце.

— Я никогда не предполагаю, — изрекает он.

Верхушка Теиде еще блестит. Будто бело-розовая корона в ночи. Риканец зажигает сигарету от прикуривателя.

По-моему, он выдыхает в три раза больше дыма, чем вдыхает.

— Мы там в каком качестве выступать будем у Нино-Кламар? — требую я. — Два сослуживца или молочные братья?

— Мы приедем не вместе, старина.

— Я закончу путь в канаве?

— Нет, первый выйду я, а вы подъедете на телеге.

Чем дальше в лес, тем больше дров.

— Сверхдоверие, — замечаю я.

Он отказывается от каких-либо комментариев.

Даже никакой мимики, по которой можно было бы догадаться об истинных мыслях.

Проезжаем мимо аэропорта, огни которого мигают, как светлячки (сказал бы член союза писателей). Никаких намеков на мусоров, а уж я опознал бы их на таком расстоянии.

Теперь вокруг темным-темно. Кактусовые кусты безголово проступают на фоне более светлого неба фантастическими фигурами.

Единственная претензия к любому острову — это то, что он со всех сторон окружен водой. Чувствуешь себя, как в ссылке, особенно ночью. Внутриутробно.

Драйвер выруливает на чуть более ухоженную дорогу. Вскоре уже гольф-клуб, шикарные виллы…

Вновь открывается в виду океан, прекрасный в лунном свете. Вы не ждете нескольких замечаний об Атлантике? Это англо-норманнский гражданин, наглухо застегнутый на все пуговицы, суровый, неконтактный. Ничего похожего на доброе приятное Средиземное, которое пахнет не рыбой, а торговцами рыбой.

— Вы не похожи на человека, собирающегося повеселиться на званом вечере, старина, — замечает риканец после напряженной тишины.

— Стараюсь понять, старина! — отвечаю я. — Процесс отгадывания всегда мало-помалу мобилизует мозги.

— У вас будет «помалу», не так ли?

— У меня сильна спинномозговая система, старина. Вам трудно понять, но, в конечном счете, это очень утомительно.

Он сплевывает в открытое окошко дверцы окурок и использованную жвачку одновременно.

— Спинномозговые своим самокопанием только тоску наводят, — бурчит мой странный собрат. — Они процеживают существование сквозь это глупое занятие. Заметьте, что это чисто европейская привычка. У нас думают только после двух хорошо смешанных «бурбонов» и ухитряются быть не менее умными, чем все остальные.

Он замолкает, хлопает меня по спине и добавляет:

— Ладно, скажем три «бурбона» и я просвещу вас, старина.