Фредерик Дар - Потому что красивый

Мы в тенистом патио, где мурлычет фонтанчик. Мне это напоминает наш маленький илистый водоем в садике Сен-Клу.

Место древнее и спокойное. Балюстрада из шаткого дерева (она не шатается, но ее можно шатать) сконтуривает патио. Очень широкие разошедшиеся плиты… Апельсиновое деревце, цветы… Светлое и печальное ощущение. Контрацепсион берет меня за руку и проводит через дворик. Низкая дверь. Две ступеньки вниз. Попадаем в строгий интерьер, который был бы еще более строг, если бы не состоял из меблировки испанского Ренессанса. Закрытые ставни пропускают солнечные лучи, достаточные для освещения комнаты и сохранения полумрака.

Секретарша падает на расшатанный диван, обитый тканью, изношенной до пола в комнате. Она падает, слегка задыхаясь, затем указывает мне на телефонный аппарат времени Карла V.

— Можете позвонить отсюда.

— А где мы?

— У судьи!

Она ожидала моей реакции.

Она ее получает.

— Пардон?

— Его жена в больнице. И он по ночам приводит меня сюда. У меня ключ. Он заставил меня спать в их кровати и надевать ночную рубашку его старухи. Ужас!

— Она старая?

— Конечно, и рубашка тоже.

Все они одинаковы. Для них адюльтер — это расцвечивание семейной рутины. Секретная реформа. Они заводят любовниц так, как меняют старые печки-буржуйки на центральное отопление. В глубине души это не лицемерие, а акт любви. Они конкретизируют с помощью иностранной рабочей силы союз, которого тайно желали. Я излагаю вам это, а вы заткнитесь и помалкивайте. Потому что вы заср…цы, как все туристы. Да, когда мне случается думать о вас (обычно в клозете, если забываю захватить чтиво), вы представляетесь мне в виде типовых туристов. Вы разгуливаете с дурацким видом, стадом, с кодаком на пупках. Меняете валюту. Торгуете, стараясь нахапать побольше и подешевле сувениров.

Господа, что остается в памяти? Чтобы рассказать… Ах, в наше время, мне, как и всем, нужны: автомобильная авария, отпуск на Балеарах, трое детей, похороны маман, Марсель Марсо, «Пежо-204», повышение зарплаты, квартира в XV округе, аттестат сына, 14 июля, Наполеон, операция селезенки, ставка на фаворита три раза подряд, «Пежо-404», вилла в Сан-Тропезе, коллекция трубок, трубки для коллекции, аспирин Сан-Антонио-меньший-заср…ц-чем-другие, падение Третьей Республики, Четвертой, Пятой, Шестой, де Голль, опять де Голль, еще де Голль, моя жена, его жена, очки-не-знаю-что-со-мной-с-какого-то-времени, «Пежо-504», лечение на водах-не-знаю-что-со-мной-опять, миропомазание и автокатафалк, если можно, «шевроле», ибо я всегда мечтал об американской машине. Спасибо всем и навсегда!

Я мечтатель, вы же знаете…

Это мои каникулы…

— Алло, маман?

«Дорогой!» Она не верит своему левому уху!

Она, вообще-то, правша, моя Фелиция, но телефон слушает левым ухом.

— О! Мой большой мальчик! Но…

— Нет новостей о Мари-Мари?

— Нет, мой большой, я очень беспокоюсь. Но что ты…

— Ты сообщила Старику?

— Не будем говорить об этом, сегодня утром я решилась позвонить ему, не имея от вас никаких новостей и не надеясь их получить.

— Что он сказал?

— Не будем говорить об этом, — повторяет маман.

Она взволнована, моя старушка.

— Он сказал мне: «Дорогая мадам, я предупреждал вашего сына, что ему придется иметь дело с лисом. Я думал, Сан-Антонио хитрее лиса. Извините, меня вызывает министр по другому аппарату. Позвольте откланяться».

— Старая сволочь! — зверею я. — Он мне заплатит за это.

Как всегда, за моей Фелицией последнее слово.

— Чего ты ждал, мой большой: он ведь такой, какой есть!

Разъединяюсь.

Пришло время расставить большие точки над «i».

Сан-Антонио находится на острове Тенерифе, обвиненный в незаконном провозе наркотиков. Он только что сбежал, угрожая следователю. Его Берюрье в тюряге вместе со своей дражайшей половиной. Его старая мать в гостинице под наблюдением. Его достопочтенный босс бросил его, как обрывок носка с золотушной ступни. Малютка Мари-Мари исчезла четыре дня назад. Через несколько минут начнется охота на человека, если уже не началась, при условии, что к судье вернулся разум. Убийца же гуляет свободно.

И у Нино-Кламар готовят праздничную иллюминацию.

— Дорогая, красивая, прелестная Контрацепсион, — мурлычу я, садясь рядом с ней. — Не вы ли записывали признание господина Берюрье Александра-Бенуа?

— Да.

— Развейте мои сомнения, он что, действительно полностью сознался?

— Да.

— По своей собственной воле?

Она хмурит брови, чтобы подчеркнуть удивление.

— Что вы называете собственной волей?

— Ну, что на него не было оказано какого-либо давления.

Это деликатный момент, ребята. Она ненавидит судью-трахателя, но хочет, чтобы об испанской фемиде думали хорошо. Нюанс! Жизнь, вообще, полна нюансов. Настоящая радуга!

— Какое могло быть давление! У нас здесь все по правилам. По букве закона, — адвокатит она.

— Я не сомневаюсь, но… хм… я опасаюсь, что на уровне полиции…

Маленький взрыв!

— Испанская полиция лучшая в мире! И самая неподкупная!

— Я знаю только, когда я говорю о полиции, я имею в виду американца.

Она широко распахивает свои бархатные глаза.

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

Ага, значит, судья навешал ей лапши на уши. Господин из наркобюро был на суперконфиденциальном официальном уровне.

Мне доставляет удовольствие просветить ее насчет американца. Она должна пошевелить мозгами, сделать выводы, может быть, она даже видела описываемого мною человека. Ее лицо меняет выражение. Она начинает сомневаться в своем боссе.

Любопытная вещь, разочарование делает ее лаконичной, а не болтливой.

— Значит, Берюрье признавался сам? — выспрашиваю я.

— Сам, клянусь мадонной.

— Он не казался странным?

— Нет.

— Не было впечатления, что он пьян или наркотизирован?

— Абсолютно нет. Он говорил спокойно, взвешенно и прилежно.

Заключительное слово является для меня светом во мраке, как говорят журналисты.

«Берю говорил «прилежно», потому что он повторял заученное».

Это же болван, который никогда не мог запомнить текста. Еще когда он проходил экзамен на инспектора, он читал басню так: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыру, ворона с радости открыла носопыру и, чтоб пошамать, значит, сдуру забралася на самую лесную верхотуру».

— А его жену, вы видели его жену?

— Нет.

Пауза.

Снаружи до нас долетает жур-жур фонтанчика: хрупкое мурлыканье вечной-канарской весны. [18] Извините, вырвалось. В тюряге-то слишком много поглощаешь дерьма, а здесь вы пообразуетесь в литературном стиле. Иногда порыв ветра относит струйку в сторону и тональность меняется.

— Контрацепсион, — говорю я нежно, беря ее за руку, — вы именно то, что я представлял.