Юрий Козлов - Кайнокъ

Всего в области водится 62 вида диких млекопитающих, 260 видов птиц, 11 видов пресмыкающихся и земноводных, 20 видов рыб.

Под чем подписываюсь: О. Игушева.»

Странное это ощущение времени. С одной стороны, дни в минуты спрессовались. Не успел с утра вникнуть в дела по-настоящему, как уже полночь глаза слепит. С другой стороны, томительно медленно тянется ожидание решения полковника Рязанцева. Сутки, вторые прошли, вечностью показались.

В эти дни Пирогов на руднике торчал, где неожиданно произошел обвал в штольне, остановились работы по добыче, а бригады проходчиков, лучшие бригады с соседнего участка и спасатели выкладывались на устранении завала. Вместо основной-то упряжки!

Присутствие Пирогова было там обязательным. Военное время требовало ясности во всем.

Ходил он и к Сахарову. Разговаривал о воздушном шаре. Старик в дом не пригласил, завел длинную жвачку, как перед вечером небо в тот день светилось в заходящих лучах, и вдруг появился он, желтоватый, в полоску. А под ним на шнурке или проволоке коробочка висела. Черная!..

— Давно было уже, — путался старик.

— А вы в тот день… не с гостей шли?

Сахаров рассердился. Заговорил быстро: хоть и суровый был Михаил Степанович, да понятливый, страсть какой, два раза одно и то же не выспрашивал. Корней Павлович перебил, сказав, что коль письмо к нему перешло, и Михаилу Степановичу не все ясно было.

Они расстались. Пирогов просил еще раз описать встречу с шаром, поподробней, если возможно это: где, как летал, на какой высоте, кто еще видел, какие разговоры по деревне ходили после того.

Он завел «Дело» о воздушном шаре. Положил в папку письмо Сахарова, справку гидрометеослужбы, беглые наброски Ударцева. Завел он папку под отчеты сельсоветов о кражах в селах за последний год. Картина из этих отчетов прелюбопытная вырисовывалась. Корней Павлович даже стал опасаться, как бы не пустить напраслину, потому не торопился к окончательным выводам. Слишком невеселыми получались они.

Вчитываясь в справки, обратил он внимание на порядок, который трудно назвать случайным. Кражи в Покровке приходились на два дня подряд — на четвертое и пятое июня. В Коченеве, если ничего не напутал Князькин, они происходят девятого, десятого… В Муртайке — шестнадцатого. В Коже — двадцатого, двадцать первого. Двадцать седьмого и двадцать восьмого — в Сарапках. Получается, что воры день-два обшаривают деревню и уходят на несколько дней. Совсем уходят. Чтоб появиться у другой деревни.

Совпадение? Возможно. Но вот апрель и май. Разве что последовательность нарушена, а почерк тот же: выход, залегание — отдых и снова выход.

Оставшись в отделе на ночь, он разложил на столе подробную карту области, склонился над ней. Вот Ржанец. Юго-западнее — Покровка. От нее на запад — Коченево. Пирогов помнил поворот на дороге. Дальше он прерывается. Между Коченевом и Кожой протянулся отрог Идынского хребта. Через него есть тропа, но сю пользуются редко. Если из Коченева в Кожу проехать надо, делают люди крюк километров двенадцать. Но в горах кривая дорога бывает короче прямой. Это любой скажет. Потому не ропщут местные жители. Ездят… На север от Кожи идет дорога в Муртайку, а там, развернувшись прямо на восток, погоняй в Сарапки. Круг получается. Может, не идеальный, но круг. Кольцо, одним краем стоящее на тракте. Как паровозное колесо на рельсе. Если над горами, над долами протянуть строго прямую… ну, скажем, веревку, шпагат, нитку, то от Ржанца до Коченева или Кожи расстояние не очень большое получится. От силы двадцать километров. Но между Ржанцем и Коченевом два средних хребта протянулись крутыми каменными складками, несколько ломаных отрогов, как кисти рук, сцепились пальцами в тесный путаный лабиринт. Пока доедешь до Коченева или до Кожи, дважды в облаках побываешь, трижды в долины спустишься. И тс прямые, натянутые двадцать километров оборачиваются в сорок и того более.

Где-то в глубинах лабиринта, твердят старые люди, и скрывался, отсиживался Васька Князь. Пирогов и верил и не верил. Васька не только в округе Ржанца пакостил, далеко объявлялся, за сто верст следы оставил. А с другой стороны, как знать? Где-то ж скрывался, отсиживался он. Место это так и осталось тайной.

На третий день с утра, чтоб не мучить себя соблазном позвонить в управление самому, Корней Павлович поручил Ирине Петровне неотлучно находиться у телефона, а сам выехал на место, где торчал над обочиной тракта черный остов машины. Рассчитывал ли на что-то? Едва ли. Но он не мог оставаться в отделе, чего-то выжидать, ждать. Взвинченный разными мыслями, он испытывал потребность двигаться. Двигаться, хотя бы потому, что в последнее время ему не удалось продвинуть ни одного начатого дела.

Больше часа он неторопливо бродил по берегу, заглядывал в каждый затишек в воде, под каждый камень и куст. Залоснившийся на новом рационе Буран нетерпеливо рвал повод из руки, будто звал куда-то дальше.

Что ему, Пирогову, нужно здесь? Ведь в тот первый вечер, когда еще дымила машина, он обошел местность, осмотрел вдоль и поперек. Потом здесь трижды побывали Полина и ее мальчишки-добровольцы. Обнюхали каждую травинку.

Уж не для очистки ли совести, поняв, наконец, что не способен распутать узелки уголовной вязи, бродит он по своим же следам, прячется от людских глах и пересудов?

Он вышел на тракт, вскочил в седло. Буран прицелился было в сторону дома, но повод повернул его в противоположную даль.

Через полтора-два километра долина резко сужалась. Дорога теперь петляла, с одного бока ограниченная каменной «щекой», с другого — мощно гудящим стремительным Урсулом. Несмотря на глубину в этом месте, над водой поднимались черные блестящие камни. Они принимали на себя чудовищный напор воды, жестко противились ему, будто хотели остановить реку.

Пирогов придержал коня, оглянулся. Каменная «щека» была высокой, щербатой, явно деланной. В тридцатые годы тракт расширяли под машины. До самой границы сняли в узких местах «стружку». Где метр, где полтора. Местами срезали крутизну на подъемах. Местами, где в паводки Урсул выплескивался на дорогу, подняли полотно. Тысячи людей работали четыре года и день и ночь, считай, без выходных и праздников, потому что праздновать особенно негде в полосе тракта. Деревни стояли там, где не надо было грызть сверлами, взрывать динамитом камень. Мимо деревень быстро проходили. Неделю от силы жили бригады среди людей и снова погружались в глухомань. Рассказывали, деньги им платили бешеные, стаж шел — два года за один. Но уж и трудно было — не представить, не испытав на себе…

Буран остановился над водой. Корней Павлович ощутил холодок реки. Увидел под собой мутную тяжелую глубину. Содрогнулся, точно предстояло ему прыгнуть сейчас туда. Подумал неожиданно: «Если шофер здесь где-то, мы его до конца дней своих не найдем».