Юрий Козлов - Кайнокъ

— В начале войны. А так пути не было.

— А нынче? В июле?

— Я ж говорю, в начале войны.

— А в Муртайке?

— Мне туда нельзя. Отец там.

— Что у вас с ним произошло?

— Вам-то зачем знать? Это к делу не относится.

— Хорошо. А в Покровке, в Коченеве давно были?

— Не заходил я ни в одну деревню. Меня ж тут всякая собака знает.

— Однако вы не побежали куда-то. Поближе к дому прижались. Видимо, рассчитывали на встречи со знакомыми, родней.

— Куда ж мне бежать было? Здесь я знаю каждую дырку в ограде. Где пучка, где орех растет, где козел ходит… Здесь не так одиноко… Вы никогда не попадали так…

— И надеюсь в дальнейшем.

— В народе говорят: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Я тоже считал, слава богу… Да черт не спит.

— Вы действительно знаете здесь каждую дырку в ограде?

— Я ж здесь родился и вырос.

Помолчали. Якитов — глядя в пол перед собой, Пирогов — будто изучая его. «Тяжелое это состояние — понимать свое падение, понимать, что нет тебе оправдания».

Пирогов не испытывал облегчения от того, что одно из дел, накопившихся у него, можно считать законченным. Он даже поймал себя на мысли, что сочувствует немного Якитову, думая, что для полной справедливости неплохо посадить бы на скамью подсудимых и того брата или свата.

— Ладно. — Корней Павлович плотнее запахнул шинель. Его немного знобило. — Подведем итоги на сегодня. Следите за моими словами, и если я что-то не так скажу, поправьте. Тут же поправьте. — Обмакнул ручку в чернила, набросал на листе первый вопрос, протяжно произнося его при этом. — К преступлению на Элек-Елани вы не имеете отношения? (Пауза.) Корову у Якитовой вы не брали? (Пауза.) В деревни не заходили? (Пауза.) Скрывались совсем один? (Пауза.) Я ничего не перепутал?

Якитов молчал, глядя вниз.

— Я спрашиваю, ничего не перепутано в моих словах? Все, как вы говорили?

— Да.

Пирогов удовлетворенно кивнул, снова обмакнул перо.

— И ни с кем не встречались? Ни разу? Отвечайте.

— Нет.

— Подумайте.

Якитов помедлил. Ответил, не поднимая глаз.

— Я знаю, что говорю.

Корней Павлович отбросил в сердцах ручку.

— Откуда у вас свежий табак? — Вынул кисет, отобранный еще Брюсовым. — Табак-то недавно нарублен. Недавно засыпан в кисет… Будете уверять, что под кедром нашли? Или у того, с Элек-Елани, позаимствовали?

Ниточка эта, с кисетом, была тоньше человеческого волоса. Скажи Якитов, что нашел, под тем самым кедром нашел, и не докажешь, что это не так. Ведь на горе близ Элек-Елани побывали те, которые машину остановили. Мог же преступник в сутолоке обронить курево.

— Я жду ясного ответа, Якитов.

— Дайте попить.

Корней Павлович неторопливо снял гранатообразную стеклянную пробку с горлышка графина, не выпуская ее из ладони, налил стакан воды, подвинул его Якитову.

— Значит, встречались, — сказал негромко, уверенно. — С кем?

Якитов, не глотая, вылил воду в рот.

— Не знаю, — ответил.

— Вот как? То вас все районные собаки знают…

Якитов снова скосился на графин. Пирогов налил еще половину стакана, придержал в руке.

— Так я очень надеюсь на вас, Федор Григорьевич.

Он ожидал истерики или что-то вроде: а-а, забодай тебя комар! И рубаху на груди — в клочья. Но лицо Якитова оставалось таким же бесстрастным, как и на протяжении всего допроса. Лишь в самом начале, оговаривая невиновность жены и детей, он чуть-чуть зажегся было, но с той минуты одеревенел, не проявлял даже тревоги за свою судьбу.

«Гордый страсть какой, — вспомнил Пирогов. — Пожалуй, что-то есть… Не юлит, не выкручивается… Сам себя, похоже, казнит.»

— Я жду, — напомнил Пирогов.

— Под Сыпучим Елбаном. — Не сказал, а выдавил из себя Якитов, потянулся за стаканом. Корней Павлович долил его до краев. Но Федор не стал пить много, только коснулся губами воды, поставил на место. — Я спал. Он подошел… Стыдил… Пугал… Потом хлеба дал. Картошки… Табак оставил. И ушел.

— Так и ушел? Все оставил и ушел? И не обещал еще встретиться? И не спросил, как звать? Или спросил?

— Нет.

— Что ж ему спрашивать. Вы и так давно знакомы.

Якитов не отрицал, но и не соглашался. Сидел недвижно, уставясь в пол.

— Начав, говорите до конца.

— Пуганая ворона куста боится.

— Но вы не испугались явиться сюда. А это не сулит вам полной безопасности. Трибунал суров.

Якитов молчал, не мигая глядя в одну точку. Пирогов поднялся, кутаясь в шинель, прошелся босиком вдоль стола, снова сел. Сказал, не скрывая своего сожаления:

— Не понимаю людей, которые, теряя голову, плачут по волосам.

— У меня двое маленьких.

— Вот даже как! — построжел Корней Павлович и решил тут же, что для первого раза хватит.

За окном серым пятном проступало раннее утро. Пирогов выглянул в приемную. За барьером поднялась Каулина, вопросительно уставилась навстречу. С внешней стороны барьера, как сторожевой пес, сидя чутко дремал Брюсов.

— Геннадий Львович! Геннадий Львович, соберите свои вещи. Придется вам ко мне сегодня перебраться.

Один против тридцати девяти

Летчик-истребитель ст. лейтенант Белон возвращался на своем «яке» после патрулирования вдоль линии фронта и внезапно увидел над горизонтом армаду вражеских бомбардировщиков. По уточненным данным наземных постов наблюдения, их было тридцать девять. По Белову не оставалось времени на подсчеты. Враг направлялся в сторону Ленинграда, его надо было остановить. Стремительно набран высоту, отважный сокол сверху врезался в строй фашистских стервятников, открыл огонь по головной командирской машине. Атака была так неожиданна, что немцы растерялись. Ведущий, уклоняясь от пулеметной очереди, стал уходить в сторону. Во избежании столкновения часть самолетов тоже отвернула. Армада нарушила строй, рассыпалась. Некоторые фашисты стали сбрасывать бомбы на голос ноле. Тем временем подоспели, поднятые по тревоге, наши «ястребки». Шесть самолетов не досчиталась в тот день гитлеровская армада. Одного сбил ст. лейтенант Белов.

Из письма старшего лейтенанта Вахтанга Ботокадзе любимой девушке

«…ее увезли из родного села и продали в Германии как товар. Она рассказывает дальше, что работает у немецкого хозяина or зари до зари и что смерть лучше такой жизни. Наконец она прощается со своими родными, пишет, что никогда их не увидит, просит, чтобы про нее не забывали. Когда читаешь эти ошеломляющие строки, сердце обливается кропыо. Я прочитал заметку вслух в своей роте. И бойцы в один голос заявили:

— Пусть, товарищ старший лейтенант, она не прощается с родными навек. Мы освободим пашу землю от гитлеровцев и разыщем всех, кого насильно угнали в неметчину.

Мои бойцы правы…»