Эрнст Сафонов - Сейф

— Давно, Миша?

— С месяц будет. Я как раз в конторе накладные проверял... И Куропаткин-младший в тот день оформлялся. По виду так себе малый, нерасторопный какой-то, без живинки...

— Но на мебельной фабрике! — Чухлов покачал головой. — Тогда Куропаткин впрямь что-то разнюхал!

За живым частоколом корявых тополей с обвисшими от затянувшейся жары листьями синело дощатое строение райпотребсоюзовской «забегаловки», известной на все Доможилово под кличкой «Голубой Дунай». Даже сюда, к дороге, несло оттуда кисловато-прогорклыми запахами — разлитого пива, подгоревших котлет, разваренной капусты.

— Ты, Миша, узнал что-нибудь про Фиминого сожителя?

— Сильно зашибает. Сегодня тоже в загуле, на работу не вышел...

— Ла-адно... Давай зайдем к Фиме, полюбуемся!

В «Голубом Дунае» стоял бестолковый гомон многих голосов, звенела посуда; Фимка — в высоком кокошнике, вымазанном в ржавчине переднике — крутилась как заведенная: наливала пенистое пиво, швыряла в протянутые ладони сдачу, с грохотом кидала на железный поднос пластмассовые тарелки с расползшимся холодцом, килькой, красным от свеклы винегретом... Да еще успевала браниться, шутить, смеяться...

Но вот буфетчица заметила их, засуетилась, голос ее стал ненатурально певучим, ласковым до приторности:

— Гости редкие к нам... самые дорогие, любезные!

И на посетителей:

— Да прекратите, дьяволы, базарить. Что за непутевый народ!

В «Голубом Дунае» вправду тише стало — при виде милицейских фуражек, наверно.

— Сигареты с фильтром есть? — спросил Чернущенко.

— «Столичные», Михаил Поликарпыч! Сколько вам?

— Пачку.

— Пивка не желаете? Только откупорила бочку-то...

— Сильно не доливаешь, — сказал Чернущенко. — А мы такие клиенты — потребуем долить.

— Уж вы скажете, Михаил Поликарпыч, в краску вгоните!

— Другие-то, кто пьет, молчат, хоть я скажу.

— Уж чем я вам не угодила, люблю вас... да не опишешь, как люблю!

А за медовостью ее голоса — пугливая настороженность глаз: сам Чухлов заглянул — зачем? Смотрит он, молчит...

Чернущенко балагурил с Фимкой, с посетителями, незаметно, однако, цепко — по привычке — присматриваясь, кто сейчас здесь. А Чухлов увидел, что впритык к пивной бочке лежит рогожный мешок — с углем, кажется, в поблескивающей антрацитной пыли поверху. «Ну и что? — мысленно возразил сам себе. — Такая тара в каждом магазине, на любом складе...» И все же сказал Фимке:

— Вот зачем, Китайцева, завернули к тебе... Груз нам надо перевезти. Не найдется ль у тебя на время, напрокат можно считать, вот такого чувала? — и он ткнул носком ботинка в мешок с углем, добавил, улыбаясь: — Вернем, не сомневайся... Кому доверять, если не нам!

— Ой, Гри-и-горий Силы-ы-ыч, — и на жирном Фимкином лице, густо обсыпанном капельками пота, отразилось неподдельное сожаление, смешанное с досадой: так, видно, хотелось угодить начальнику милиций, а не могла! — Ой, вчера б вам зайти за этим...

— Чего так?

— Был у меня, вчера был чистый рогожный куль, я, признаться, для картошки себе его припрятала. А мой охламон пришел и унес! Чтоб вчера-то вам зайти...

— Ну и выражаешься, замечу тебе, Китайцева! Это кого ж ты охламоном кличешь?

— Да Гошку своего, Георгия... ну как вам объяснить? Муж мой, Григорий Силыч. Не знаете, что ли?

— Не обижайся, конечно, Китайцева, но чтоб твоих мужей знать — надо по списку их смотреть, какой, в общем, сегодняшний, какой вчерашний! — Чухлов засмеялся, не обидно, по-свойски, как имеющий право на такое, и Фимка, махнув рукой — чего, мол, там, согласна, Григорий Силыч, — тоже засмеялась; а Чухлов, обращаясь к Чернущенко, тем же веселым тоном предложил: — Махнем по кружечке! Мешка нам не видать, хоть пива испробуем...

— Ой, шелопутный, не дай — вырвет! — то ль восхищаясь своим новым мужем, то ль жалуясь — понять было невозможно, — сказала Фимка. — С Петькой Мятловым на рыбалку собрались, в ночь, вот и взял мешок... Подстелить, что ль!

— Мятлов — тот рыбак, — уважительно заметил Чернущенко, с удовольствием потягивая пиво, не поднимая глаз от кружки. — С таким напарником наловишь. Твой Гоша с рыбалки, наверно, не только щурят да окуньков — лещей с лопату величиной приволок!

— Приволочет, жди! Из дому, но не в дом! — уже явно с досадой вымолвила Фимка и, понизив голос до шепота, пооткровенничала: — С утра, когда только успел, нализался... Приняла на свою шею, называется! Не везет мне, Григорий Силыч, на мужей. И этого выгонять буду. Выгоню! Какую-нибудь тридцатку-полсотню получит — и ту в один роздых пропивает. Зачем мне такой?

— У твоей Ольги сегодня праздник — паспорт ей вручать будут, — строго сказал Чухлов. — А у тебя в доме пьяный мужик... Как это?

— Не говори, Григорий Силыч, сама извелась... Немытой харей бы да об поганый забор его! Не я буду — завтра ж выгоню...

— Ну пока, Китайцева, спасибо за пиво. Сколько с нас?

Вышли Чухлов и Чернущенко наружу, шумно, будто сговорившись, вздохнули полной грудью — и старший инспектор возбужденно обронил:

— Эт да!

Неторопливо и, если со стороны взглянуть, даже как бы ленивой походкой не обремененных большими заботами и срочными делами людей вышагивали они к дороге, удаляясь от «Голубого Дуная». Держа Чернущенко под локоть, Чухлов тихо говорил ему:

— Допускаю, что это как раз та удачная ситуация, когда, по поговорке, на ловца и зверь бежит. Что имеем, Миша, смотри! Следы оборвались на берегу озера, собака носом в воду уткнулась. На том месте могла стоять лодка... Замечено теперь, что где-то на плаву находилась лодка Петьки Мятлова. А сейчас узнали, что с ним был Георгий... Возможно, Миша, они просто браконьерили. Тем более, что Петька Мятлов и кража — не хочется, признаюсь тебе, верить в это. Однако эмоции в сторону — что дальше знаем?

— А дальше, Григорий Силыч, только что установлено: Устюжин для чего-то запасался рогожным мешком...

— Правильно. А волокна от рогожного мешка обнаружены на месте преступления. Значит, Миша?

— Значит, необходима самая-самая и быстрая проверка!

— Дуй, Миша, в отдел. Разрабатывай. Я через четверть часа, только дочку повидаю, тоже буду у себя. Скажи, чтоб машину за мной прислали.

Когда Чухлов, пересекая Озерную, сворачивал на свою улицу, имени Ивана Самма, он не мог, разумеется, видеть, каким ненавидяще-злорадным взглядом проводил его пенсионер Куропаткин. Тот стоял в палисаднике, в тени вишневых кустов, и скорее всего, при виде торопливо прошагавшего мимо начальника райотдела окончательно решился на задуманное...

Куропаткин лихорадочно перебирал в уме самые разные варианты тех своих возможных действий и разговоров, что могли бы принести ему удачу. Такую удачу, после которой даже слепым будет видно, что сотрудники доможиловской милиции спят на ходу, к настоящей работе непригодны, майор Чухлов — о чем он, Куропаткин, не раз сигнализировал в разные инстанции — примиренчески относится к фактам нарушения общественного порядка, более того — замазывает их, желая жить спокойно, не ломая устоявшихся отношений с земляками, поскольку здесь, в Доможилове, чуть не каждый третий если не сват ему, кум иль свояк, то, во всяком случае, застольный компаньон... Способен ли заевшийся на вольготных сельских харчах, близорукий и добродушный от сытости начальник райотдела внутренних дел решительно, безбоязненно обезвреживать преступников?!