Якоб Пальме - Взрывы в Стокгольме

Когда он позвонил, послышались шаркающие шаги.

Дверь открыла женщина лет тридцати пяти, очень красивая. В ее пышной, зрелой красоте проступали черты будущего материнства. Она была беременна, и, по всей видимости, ей осталось совсем недолго до родов.

— Добрый день, мое имя Фаландер. Может быть, вы помните, я тут был у вас несколько недель назад. В связи с этими взрывами.

— Да, да, припоминаю,— ответила женщина.— Вы, кажется, полицейский, не так ли?

— Да, я из полиции.

Женщина оперлась спиной о шкаф.

— Устала немножко,— сказала она.— Не можете ли вы войти в квартиру, там бы мы могли присесть.

Фаландер смотрел на ее длинные белокурые волосы, когда она шла перед ним по коридору, направляясь в общую комнату. Ничего в ней нет иностранного, подумал он. Типичная шведка, и выговор у нее типично шведский.

Когда они сели, Фаландер продолжал:

— Мы сейчас ведем розыск, кое-какие нити у нас уже есть. Мы, например, обнаружили, что здесь, в этом доме, живет много иностранцев. И решили выяснить, не имеет ли это какое-нибудь отношение к взрывам.

— Так,— сказала женщина.

— Вы шведка? Билек как будто не совсем шведская фамилия.

— Да, я чистая шведка. Это моего мужа зовут Билек. Хотя, в общем, он тоже швед.

— Понятно.

— Но он приехал сюда, когда ему было пять лет,— продолжала она.

— Когда это было?

— В тысяча девятьсот тридцать восьмом году.

— Вот оно что.

— Он приехал из Германии. Сами знаете, что там было. Собственно, приехал сюда его отец. Поэтому он и попал в Швецию.

— А что, собственно, случилось?

— Не знаю. Отец теперь умер. Да все равно он не любил об этом говорить. Думаю, о том, что там произошло, не знал даже мой муж. Ему ведь было всего пять лет, когда все происходило. Но случилось что-то, связанное с политикой, так мне во всяком случае кажется. Отец не поладил у себя на родине с режимом. Вы знаете — нацизм и всякое такое... Но об этом он никогда не рассказывал.

— А какие у него были политические взгляды?

— Он редко говорил о политике. Когда о политике говорили другие, он сидел и слушал. Слушал с большим интересом, но с таким выражением лица, как будто знал и понимал все гораздо лучше...

— А теперь, значит, здесь живете вы.

— Да, когда отец пять лет назад умер, мы получили возможность занять эту квартиру.

— А его жена, ваша свекровь?

— Она умерла уже давно. Свекровь приехала с ним сюда, но потом опять вернулась в Германию, еще во время войны, а назад сюда так и не приехала. Не знаю, почему она уехала и почему не вернулась обратно.

— Так. Может быть, хотите что-то добавить?

— Нет, к сожалению. Мне почти ничего не известно. Жалко, что Фридриха уже нет в живых, он определенно мог бы вам как-нибудь помочь. Хотя он не любил полицейских.

— Вот как, почему?

— Не знаю. Правда, один раз я слышала, как он отзывался о полицейских: вся эта шатия, мол,— сплошные нацисты.

— Он был коммунистом?

— Во всяком случае, не активным. По крайней мере, здесь, в Швеции. Что он делал в Германии до того, как попал сюда, я почти не знаю.

.— Что он имел в виду, говоря, что полицейские сплошь нацисты?

— Не имею понятия. Скорее всего, ему пришлось побывать в лапах немецкой полиции. У него не было ни одного зуба, когда он приехал сюда. Зубы все вставные, хотя ему было тогда всего тридцать пять лет. Я никогда у него не спрашивала, почему. Но можно ведь и самому догадаться.

— Гестапо, вы думаете?

— Да, именно...

— Так что он, собственно, ненавидел нешведских полицейских?

— Не знаю. По-моему, он считал, что все они одного поля ягоды.

— А здесь, в Швеции, ему когда-нибудь приходилось иметь дело с полицией?

— Во всяком случае, пока я его знала — нет. Если только до того, как я с ним познакомилась.

— Есть ли здесь, в доме, еще иностранцы?

— Да, только раньше их было больше.

— Больше?

— Да, мой муж говорит, что, когда он был маленьким, здесь жило гораздо больше иностранцев. В особенности немцев. И, помнится, еще один поляк.

— А кто живет здесь сейчас?

— Ах, все это было так давно! Подождите-ка, ведь у нас есть госпожа Беккер, живет двумя этажами выше.

— Сколько же ей лет?

— Да, наверное, лет семьдесят. Сидит она в своей квартире и ни с кем не разговаривает. Ей положена маленькая пенсия, вот она и перебивается.

— Надо мне будет с ней побеседовать.

— Да, пожалуй.

Она заколебалась, посмотрела на Фаландера, зажгла сигарету; видно было, что она немного нервничает. «Нельзя курить-то, ведь у тебя ребенок скоро будет»,— подумал Фаландер. Но ничего не сказал.

— Не знаю только,— замялась она.— Не знаю, хорошо ли будет, если вы поговорите с госпожой Беккер?

— Почему же нехорошо? Я должен все выяснить как следует.

— Не думаю, что она сможет вам что-нибудь рассказать. Она ни с кем не общается, только сидит в своей квартире и уж, конечно, ничего ни о ком не знает.

— Почему так?

— Из-за нее самой... У нее свои... проблемы.

— Что за проблемы?

— Да со спиртным. Иногда она выпивает.

— Вот оно что!

— Ей нельзя напоминать...

— О чем?

— Она сидела в концлагерях. В Польше. Приехала в Швецию после войны.

— И что же?

— И когда ей об этом напоминают, она начинает пить.

— Понятно.

— Вы непременно хотите с ней поговорить?

— Ну, можно и подождать немного.

— Да, пожалуйста, она, собственно говоря, очень милая. Но когда начинает пить, то ужасно ругает моих ребят. А это совершенно ни к чему. Она и без того несчастна.

— Ну хорошо, оставим ее в покое. Пока что.

— Спасибо большое. Извините, что не провожаю вас до дверей, я немного устала.

— Да, да, конечно,— сказал Фаландер.

В субботу четвертого апреля наступила оттепель. Снежная каша покрыла в Стокгольме все улицы. Талая вода собиралась в лужи, капала с крыш, ручьями текла поперек улиц.

— В такой вот денек понятно, почему Стокгольм называют Северной Венецией,— сказал Сюндман Фаландеру. Было десять часов, план разработан, все полицейские расставлены по постам, оставалось только ждать.

Весь Стокгольм притаился в ожидании. В ожидании следующего взрыва.

— Подумать только, сколько один человек может задать всем работы! — заметил Фаландер.

— Да уж,— отозвался Сюндман.— Хотя толком мы пока еще не знаем, сколько их, один или несколько.

Теперь под специальной охраной находился не только Эстермальм, особо охранялись также те дома, где проживало много иностранцев, в частности, немецких эмигрантов.

В этот день всякий другой розыск был приостановлен. Всех включили в работу по охране и наблюдению.

Фаландер и Сюндман вернулись в полицейский участок Эстермальмского района. В их обязанность входило просто сидеть и ждать вызова. Находиться в состоянии готовности. Сразу же выехать на место, как только посты заметят подозрительное.