Юзеф Хен - Останови часы в одиннадцать

— Что вы делаете? — спросила она сонным голосом.

— Ничего. Вы сможете заснуть?

— И очень даже быстро. Я падаю с ног.

— Я провожу вас в номер.

Хенрик помог ей подняться. Она прижалась к его плечу и стала на минуту такой близкой и знакомой. Ей, по всей вероятности, было приятно касаться пальцами его плеча, приятно было телу, которое она так презирала.

Шаффер дремал в вестибюле под пальмой. Хенрик разбудил его.

— Ах, это вы, пан профессор, — сказал он. — Вам надо ложиться.

— Я сейчас это сделаю. Идите спать, Шаффер. Когда придет время дежурства, я вас разбужу.

Долговязый немец, покачиваясь, встал.

— Это очень плохо, что вы не спите, — сказал он. — Вы завтра будете не в форме?

— Я не должен быть в форме, — небрежно бросил Хенрик.

— Пан профессор.

— Jawohl?

— Этот пулемет, вы знаете, он стреляет со скоростью около шестисот выстрелов в минуту.

«Негодяй, упивается выстрелами. Ему хотелось бы, чтобы мы перебили друг друга. — Хенрик почувствовал, что его охватывает ненависть. — Если уж кропить, то надо начинать с него», — подумал он.

— Спокойной ночи, пан Шаффер, — сказал Хенрик. — Завтра увидимся.

— Спокойной ночи.

Хенрик считал ступени, по которым он поднимался с Анной, потом шаги, когда они шли по коридору. Все потеряно. Ночь кончится у дверей ее комнаты.

— Вам не будет страшно одной? — спросил Хенрик.

— Нет.

— Я советую вам запереться на ключ.

— Они не насилуют.

— Это правда, — согласился он. — И через минуту: — Если вам понадобится моя помощь, стучите в стену.

Она рассмеялась.

— Хорошо. Зато вам я советую забаррикадироваться. Они могут что-нибудь с вами сделать.

Хенрик не ответил. «Не закрою дверь, — подумал он. — Может быть, ты еще придешь. Может быть, надумаешь».

— Не устраивайте завтра никаких скандалов, — сказала она. — Это вам ничего не даст.

Он лежал с открытыми глазами. Пряди черных волос свисали с потолка и касались век. Черная бездна поглотила девушку, растворила ее тихий смех. Он никогда не будет с ней, не будет с Анной, не будет ни с кем. «Кончается ночь, последняя ночь в моей жизни. Я должен уснуть, не то завтра я ни на что не буду годен, и эти типы сделают все, что захотят. Пистолет лежит под подушкой. Со мной Смулка, — начал он подсчитывать снова. — Освенцимец пойдет за мной. Не исключено, что и Рудловский, лишь бы продержаться до полудня, когда подоспеет поручник Вжесиньский с людьми, а потом еще два года, пока у нее не пройдет ощущение кошмара. Могла бы уже и забыть. Могла бы неслышно на пальцах подойти к моей двери и тихонечко постучать. Дверь открыта, достаточно нажать ручку. А потом она будет искать губами мои губы, нашла, прижимаюсь губами к ее губам, не отпускаю, чувствую, как они вспухают. «Люблю», — скажу я. Теперь я знаю, для чего выжил. Для этого. И надо будет очень хорошо владеть собой, чтобы она не поняла, что это что-то большее, чем банальная любовная игра. Чтобы не поняла, что это действительно любовь». Мрак был непроницаемый, липкий, Хенрик с трудом различал пятно двери. Потом он услышал, как кто-то быстро бежит по коридору, на цыпочках, сейчас будет здесь. «И все-таки она пришла, несмотря на все зароки, пришла, но почему откуда-то издалека, почему с другой стороны, и все-таки пришла».

Шаги затихли возле его номера. С той стороны двери кто-то стоял. «Пистолет я положил под подушку». Послышалось шипение зажигаемой спички. «Мне ничего не угрожает, — решил он, — нападающий зажигать спичку не стал бы». А в это время тот, кто стоял с той стороны, уже проверил номер комнаты. Дверная ручка со скрипом повернулась, и дверь приоткрылась. «Слышу ее дыхание, повеяло теплом, слышу, как пульсирует кровь». Заскрипело, дверь закрылась. В темноте стояла она.

— Ты, — сказал он, садясь на постели.

Она несла ему свою наготу, он чувствовал ее тепло и форму, несла сквозь темень, он вытянул вперед руки и коснулся горячих и мягких округлостей.

— Ты, — повторил он.

— Я, — услышал он. Этот голос был чужой, с легкой хрипотцой, а потом она отыскала его губы, впилась в них и не отпускала, он чувствовал, как губы начинают терпнуть, получил свой выстраданный поцелуй, вкус был странный, он целовал, но мысли куда-то ускользали. «Этот голос, откуда я знаю этот голос? — силился он вспомнить. — «Я», — сказала она с легкой хрипотцой. — Мы целуемся, но это не ты, губы терпнут, желание растет, но это не ты». Он деликатно отстранил ее от себя.

— Кто ты? — спросил он.

— Не узнал? — рассмеялась она.

Хенрик изо всех сил напряг память. «Эта хрипотца. Нет, не знаю», — подумал он про себя.

— Янка, — послышался ответ.

Да, этого можно было ожидать. Он вспомнил взгляд, который она бросила на него, когда дремала в кресле рядом с Рудловским. «Мне повезло, — подумал он, гладя ее голые плечи. — У нее смуглая кожа», — вспомнил он, и рукам стало еще приятней.

— А Рудловский? — спросил он.

— О! — воскликнула она. — Идиот! В последнюю минуту он спросил, не больна ли я. Я ответила в шутку, что не знаю. Он сразу скис. И моментально притворился спящим. Идиот!

«Мне повезло, — подумал он снова. — Все-таки женщина. Та или эта, в данный момент не имеет значения». Горячее, желанное тело, ласки, волосы, волнение, ритм наслаждения. Он привлек ее к себе.

— Ты озябла, — сказал он.

— Да, немного. Согреешь меня? Боже, какой ты приятный! Ты видел, как я строила тебе глазки?

— Нет.

— Доволен, что я пришла?

— Спрашиваешь!

— Ты мне нравишься.

— Ты же меня не видишь.

— Но я тебя помню, у меня есть воображение.

— У меня тоже.

— В моем воображении ты самый красивый.

— А если бы мы минутку помолчали? — предложил он жестко.

— Хорошо, ты прав.

Было темно, и он не различал даже контуры ее лица. «Ты Анна, — подумал он вдруг. В темноте была Анна. — Значит, вот как целует Анна. Значит, вот какое наслаждение дает Анна. Целуешь, дышишь, все-таки ты здесь, все-таки ты моя, Анна. О, как хорошо, что это ты, твое тело, твои губы, твои ладони, твои плечи, Анна», — повторил он мысленно, упорно поднимаясь к блаженству. Вершина была близко, близко, достаточно было протянуть руку, достаточно было одного усилия. «Это не Анна», — промелькнула мысль, и он опять опустился вниз, и надо было подниматься снова. Женщина что-то шептала. Он чувствовал ее нежные ладони: «Какой ты ужасно приятный».

«Анна меня любит. Иду к вершине, все время вверх, все время к Анне, она стоит там с лицом, освещенным солнцем. Любовь», — обрушилась на него мысль и потащила назад, он сполз по острым отвесным камням. А потом опять вперед. Дьявольское усилие. С камня на камень. Анна. Еще шаг, Анна, еще шаг, еще одно последнее усилие, протянул руку, ухватился за круглый камень. «Я здесь! Я здесь!» Она шептала что-то ликующее. На вершине было светло, голубой, уходящий вдаль простор, он ударил головой солнце, солнце превратилось в сияние, излучающее молнии. Хенрик вздохнул полной грудью. «Любовь», — подумал он, униженный.