Зигмунт Милошевский - Увязнуть в паутине

Шацкий пытался перебить парня робким жестом, но Подольский этого вообще не заметил.

— Пану известна история Малешки? Наверняка ведь, ее каждый знает.

Малешка был известным оппозиционером, понятное дело, у него имелся свой номер в списке интернированных, как и каждый, за кем следили, на кого завели папку оперативной разработки и т. д. Понятное дело, первый попавшийся эсбек или милиционер не могли заглянуть в бумаги СС [119] «Збышека», то есть, именно Малешки, все было засекречено, все имело особое значение. Но, прошу себе представить, что в совершенно не секретных отчетах оперативного фонда имеется заметка, сколько было выплачено «Збышеку» за доносы, и там имеется тот самый номер Малешки. Вы считаете, бессмысленно? Отчего же! Просто, в бумагах должен был быть порядок. Один человек — один номер. Потому-то меня и бесит, когда каждый сексот начинает плакаться, что ему гадкие коммуняки подделали папку, чтобы теперь, понимаешь, обвинить во всех грехах. У всех функционеров было выше крыши работы с заполнением бланков. Только лишь тот, кто понятия обо всем этом не имеет, может утверждать, будто бы по вечерам красные фабриковали левые расписки. Эсбеки были злыми, иногда глупыми, но вот недоразвитыми они точно не были. Представьте себе, что всякого человека, к которому был проявлен интерес — пуская по самому мелкому поводу — сразу регистрировали под порядковым номером в ОИК, обще-информационной картотеке. Это при условии, что данная личность не была зарегистрирована там ранее, что, естественно, необходимо было проверять с помощью специальных проверочных карточек. Как только человека регистрировали, то всякий раз, когда с ним что-то происходило, необходимо было заполнять дополняющие листы, попадавшие потом в специальные картотеки и и алфавитные указатели.

— Зачем? — автоматически спросил Шацкий, когда архивариус на мгновение остановился, чтобы сделать вдох. Хотя, говоря по правде, ему вовсе не хотелось знать ответа на этот вопрос.

— Как это: зачем? Да затем, что когда пан поедет в отпуск в Лебу, [120]а там эсбеки, следящие за местным «врагом», узнают, что пан ел с ним камбалу с бумажной тарелки, они сразу же захотят узнать, а кто пан такой. Они подадут запрос в «Цэ». Там кто-нибудь проверит, имеется ли пан в ОИК, какой у пана номер, «открыто» ли ваше дело и находится ли оно в распоряжении, к примеру, какой-нибудь из воеводских комендатур или же лежит в архиве. И отдел «Цэ» даст соответствующие сведения, если, естественно, сможет — так как пан, вполне возможно, является очень ценным СС, материалы которого, понятное дело, существуют, но предоставление сведений, заключенных в них, обусловлено различными…

Шацкому все это было совершенно до лампочки. Он отключился и погрузился в эротические фантазии.

Разговаривали они уже целый час. За это время, среди всего прочего, он узнал, чем различались регистрационные формуляры ЕО-4 и E0-13-S, и последний символ Шацкий запомнил только лишь потому, что тот ассоциировался с аппаратами EOS фирмы Cannon. Хотелось бы ему иметь себе такой… Может, в рассрочку? Нужно будет поговорить с Вероникой, в конце концов, цифровой аппарат они просто должны были иметь. У каждого имеется, а у них… Ему были скучны все эти сведения о карточках и формулярах службы безопасности, хотелось взять собеседника за шиворот, хорошенько тряхнуть и заорать: «мужик, мне нужно поймать и посадить за решетку убийцу, а ты мне тут про какие-то фишки пиздишь!».

— Прошу меня извинить, пан Гжегож, — вежливо перебил Шацкий лекцию о том, что практика не всегда поспевала за теорией, дела переезжали, придерживались, их «на минутку» присоединяли к другим делам, и временами у него, архивариуса Гжегожа Подольского, складывалось впечатление, что легче было бы найти в один день Ковчег Завета и Священный Грааль, чем долбанную гэбитстскую папку.

— Только мы все время их находим, — поднял он указательный палец, — так что пускай они не рассчитывают.

Шацкий даже не пытался задумываться, кем для Подольского являются «они».

— Я ужасно извиняюсь, — вмешался прокурор уже более решительно, — и весьма благодарю за то, что пан мне сейчас рассказал, но что с папкой Камиля Сосновского. Она есть? Или ее нет? Что такого случилось, что пан не мог сказать этого по телефону?

Гжегож Подольский повел себя словно человек, которого ни с того ни с сего ударили в лицо. Он спрятал голову в плечи, сложил руки на груди, губы свернул в куриную гузку. Но, по крайней мере, замолк.

— Ее нет, — ответил он через какое-то время.

Шацкий вздохнул и начал массировать себе виски большим и указательным пальцами левой руки. Он чувствовал, что близится головная боль.

— Благодарю за то, что пан побеспокоился приехать. Я поражен вашими знаниями и с удовольствием бы поговорил еще какое-то время, но, прошу понять меня правильно, у меня куча работы.

С большей охотой он выгнал бы этого зануду Подольского пинками, но сдерживал себя, поскольку знакомый мастер-архивариус из ИНП мог бы еще пригодиться.

— Папки нет, — Подольскому явно хотелось пытать Шацкого этим утверждением. — Но это вовсе не означает, будто нет иных сведений. Я понимаю, что пану скучно, но скажу еще, что, прежде всего, следует знать, в каких списках искать. Моня говорила мне, что ваш фигурант был молодым, ненамного старше двадцати лет, так что, скорее всего, сложно было бы предполагать, чтобы он был СС или кандидатом в СС — тогда он учитывался под символом «I», который означал СИИ, кандидатов в СИИ, владельцев КЗ или КК…

— Не понял? — Шацкому все эти аббревиатуры ничего не говорили.

— Специальные источники информации, контактные заведения и конспиративные квартиры. Мне казалось, что это очевидно. — Подольский с превосходством глянул на хозяина кабинета. — Во всяком случае, я сразу же начал искать в списках «II», где учитывались материалы оперативных разработок.

Шацкий принял мужское решение, что все-таки выбросит зануду за дверь. Он даже встал.

— И нашел. Вашего фигуранта, Камиля Сосновского, информационно разрабатывала варшавская служба безопасности. В ОИК он был зарегистрирован под сигнатурой 17875/11. Дело было заведено в 1985 году, за два года до смерти парня. Тогда ему было двадцать лет. Он должен был быть довольно активным в студенческих организациях, или же его родители были оппозиционерами — на таких молодых людей папки заводили крайне редко.

Шацкий сел на место.

— Вам удалось узнать чего-нибудь больше?

— Из перечня можно узнать только то, как перемещались материалы — кто и когда их брал, когда возвращал. Ничего более.

— А эти перемещались?

Гжегож Подольский закинул одну худую ногу в немодных штанах на другую и откинулся на спинку стула.