Питер Гринвей - Человек, который похитил королеву и распустил парламент

— Видите, как трудно это объяснить, — продолжал Вайатт. — Мы многое считаем само собой разумеющимся и не требующим доказательств, никогда не задаемся вопросом, почему те или иные вещи должны быть такими, какие они есть. А разве не интересно было бы установить, почему, собственно, они остаются такими? Или: будет ли это иметь значение в другое время?

Вайатт задержался у окна ровно столько, сколько было необходимо, чтобы дать слушателям поразмыслить над вопросами. Затем повернулся и продолжал:

— Я упомянул о королеве потому, что она является вершиной пирамидального сооружения. Демократическая монархия так же невозможна, как невозможно, чтобы пирамида стояла на собственной вершине.

— Но почему же тогда она все же существует, сэр? — спросил рядовой Кемп.

— Почему? Да лишь потому, что, как выразился один человек, никто как следует не знает, что с ней делать. Я полагаю, этот человек имел в виду этажерку, завещанную нам древней пратетушкой. Вы спиливаете с нее шишечки, соскабливаете лак, перекрашиваете в другой цвет, пытаетесь переделать в клетку для птиц, но выдумки не помогают. Она остается прежней пратетушкиной этажеркой… Да, мы начали говорить о классовом различии, а перешли к монархии. Означает ли это, что между всем этим существует какая-то связь, капрал?

— Нет, сэр, — ответил Данвуд, довольный тем, что спросили именно его, — во всяком случае, при лейбористском правительстве.

— Возможно, вы и правы. Давайте разберемся в этом. Кто является источником всех так называемых их сиятельств?

— Королева.

— А что думает настоящий социалист об этой системе их сиятельств?

Данвуд задумался, а Вайатт тем временем продолжал:

— Вы утверждаете, что лейбористское правительство против классового различия. Давайте забудем на минутку, что премьер-министр, оставаясь верным своему среднему классу, благоговеет перед королевской семьей вообще и перед Ее Величеством, в частности. Упраздняет ли он, как социалист, список титулованных или пытается с его помощью как-то умиротворить левое крыло? Останавливается ли он перед возведением в звание новых пэров и лордов? Короче ли список титулованных при нем, чем при премьер-министре консерваторов? Носит ли он коронационную медаль по всякому поводу или держит ее запертой в шкатулке? Мы подходим теперь к самой сути: положа руку на сердце, считаете ли вы, капрал, что вновь возведенный в титул лейбористский лорд относит себя к рабочим?

— Но о классах теперь никто уже не говорит, — возразил Данвуд.

— Капрал, — с ударением произнес Вайатт, угрюмо уставившись на растерявшегося Данвуда, — было время, когда никто не осмеливался произносить известное вам слово, означающее определенный естественный акт, однако это не останавливало людей от совершения самого акта. — Несколько секунд помолчав, Вайатт продолжал: — Слова по-прежнему употребляются и идея по-прежнему существует. Почитайте любую газету или журнал, послушайте любого ученого мужа, затрагивающего социальные вопросы, откройте наугад любой официальный отчет о заседаниях английского парламента: в девяти случаях из десяти вы наткнетесь на лейбориста, который прямо или косвенно ссылается на классовое различие, антагонизм, конфликт. Сам премьер-министр говорит о среднем классе…

— Но… — попытался было возразить рядовой Кемп. — Никаких «но»! — перебил его Вайатт. — Неужели вы действительно верите, что Ригли мог бы осудить происходящую сейчас забастовку, если бы он был в своих мыслях полностью на стороне среднего класса? Любое его действие и любое его публичное заявление говорит о том, что он сторонник разделенного общества. Разделение в обществе существует. Если бы его не было, не было бы и системы старых друзей, не было бы упрочившихся учреждений и заведений, не было бы сверхнациональной системы. Почему же тогда, по-вашему, жалуется отставной полковник, если выдвигаются планы постройки комплекса жилых домов рядом с его псевдотудорским имением в Кемберли? Почему собственники домов протестуют против строительства общежитий для незамужних матерей? Классовое разделение?

— Трудно сказать что-либо по этому поводу, сэр. В наши дни все крайне запутано.

Рядовой Джексон говорил мало. Из всех участников беседы он был политически наиболее сознательным. Его отец несколько лет назад поддерживал коммунистов и гордился этим.

— Да, запутано… и все из-за ошибочных убеждений. Для среднего класса модно быть социалистом, поэтому, если вы принадлежите к тем из низшего класса, которые говорят «у меня все в порядке», смело можете стать тори. Если вы имеете все, что хотели бы иметь: автомобиль, телевизор в ванной, лакированный торшер-бар и пять акций какой-нибудь компании, то вполне подходите для партии, представляющей благородную торийскую жизнь, особенно если это не стоит вам ни одного пенса.

— Короче говоря, Джексон, вам и вашим товарищам умышленно прививали подрывные идеи против нашего монархического строя.

— Вы спрашиваете меня, о чем он говорил. Я отвечаю на ваш вопрос…

— Но так или иначе на вас оказывали влияние?

— Я понимал суть его мыслей.

— В чем же состояла эта суть?

— В том, что известная нам комбинация установившегося порядка, монархии и правительства, действующая по принципу «разделяй и властвуй» путем искусного манипулирования классовыми предрассудками, не является больше эффективной политической системой для пятидесятимиллионного комплекса, называемого Великобританией, если она вообще когда-нибудь являлась таковой.

Прокурор тяжело вздохнул, и ему невольно пришла в голову мысль, что он недооценил невзрачно выглядевшего бывшего солдата.

— Таким образом, — спросил он наконец, — вы действовали, исходя из предположения, что Вайатт и группа недовольных смогут сделать что-то в сторону улучшения?

— Результаты говорят сами за себя.

Господин Федерстоун поблагодарил в душе его светлость судью, когда тот заметил, что, пожалуй, наступило время второго завтрака.

Однако в спокойной и уютной обстановке своего кабинета в палате лордов, сбросив красную мантию и личину Радэмантэса, верховный судья Англии меньше всего чувствовал себя расположенным к завтраку. Его сознание назойливо сверлила мысль, что он постарел, устал и испытывает глубокое разочарование оттого, что ему суждено быть судьей в мире, который он перестал понимать. Легкий сухой херес не оказал никакого воздействия на его аппетит и не успокоил нервов. Отпив несколько глотков, он вздохнул и откинулся на спинку кресла, стараясь не смотреть на возвышавшуюся перед ним кипу протоколов свидетельских показаний на огромном письменном столе. Ужасная головная боль. Все эти проклятые плывущие огни живо напоминают о пронизывающих до костей, пахнущих Темзой сквозняках. Надо же было выбрать такое место для суда, черт бы побрал эти традиции… Огромный средневековый сарай… И опять этот Хартфиш. Этот стряпчий по темным делам… инспектор судебного правопорядка… И даже он, верховный судья Англии, никак не мог воспрепятствовать этому. Хартфиш неожиданно стал весьма влиятельной персоной. Ему нет еще и сорока пяти, а он уже генеральный прокурор. Его светлость оказался свидетелем того, как из ничтожества он превратился в высокопоставленную персону. О каких бы чрезвычайных полномочиях ни запрашивал он правительство, они всегда предоставлялись ему. И его светлость оказался бессильным воспрепятствовать этому от имени правосудия или как-нибудь еще. Ему самому повезло, и он вышел из этого дела невредимым. Конечно, они и не могли тронуть его, но критика в его адрес была… Юристы сомкнули свои ряды, и им оставалось только бормотать слово «реформа». В конечном счете лорд-канцлер, старый друг по Итонскому колледжу, публично заявил, что «верховный судья превосходно выполнил свою деликатную миссию, оставаясь на посту в течение всего смутного периода. Какова бы ни была система и к чему бы она ни стремилась — к законному или незаконному, — закон и порядок следует поддерживать. Это важно и необходимо настолько же, насколько важно и необходимо непрерывно снабжать население газом, электроэнергией и водой».