Верт Уильямс - Ада Даллас [Ada Dallas]

Я побрился, оделся и вышел во двор полюбоваться заливом, теперь совсем черным. Желтая лунная дорожка, словно разрезая его, уходила за горизонт. Ночной ветерок был слабым, но от воды тянуло прохладой. Я продрог и пошел обратно в свой домик читать лежавшую на столе местную газету и думать, какой же будет девица, что вот-вот явится ко мне.

Спустя полчаса в дверь снова постучали. Я отворил, из коридора хлынул свет, и я очутился лицом к лицу с высокой красивой девушкой в похожем на хитон белом платье.

Она спокойно стояла в дверях и улыбалась. Я не сводил с нее глаз, не потому что был изумлен — я ведь так и не придумал, какой она будет, — просто на мгновенье я замер. Бывают минуты, когда одна половина разума полностью отключается, в то время как в другой его половине колесики продолжают вращаться, безошибочно фиксируя поступающие извне импульсы и превращая их в информацию. Поэтому, хоть я и стоял, онемев и, наверное, разинув в удивлении рот, мой мозг тем не менее неуклонно фиксировал: у нее правильные, но чересчур волевые для настоящей красавицы черты лица (позже я понял, что ошибся: она была на самом деле красивой), обещающая сладости и утехи фигура античной богини, а во взгляде ум и проникновение. Она умела видеть. Когда наши взоры скрестились, я понял, что она умеет видеть.

Перед этим ее умением видеть я был обнажен, беззащитен и ошеломлен. Она улыбнулась, пытаясь помочь мне прийти в себя, и я почувствовал, что с меня сорвали все покровы.

Я проглотил комок в горле от волнения и беспечным, как мне казалось, тоном сказал: «Привет! Входите!» — неприятное чувство, которое испытываешь, когда тебя рассматривают, прошло. Теперь она казалась мне просто рослой и очень хорошенькой девушкой.

Все так же улыбаясь, она вошла в комнату. На ее лице, непроницаемо спокойном, с классическими чертами, почти не было косметики, только губы были накрашены, а духи скорее служили средством освежающим, чем возбуждающим. Она с успехом могла сойти и за учительницу из воскресной школы, и за проститутку, кем она, собственно, и была. Грациозной походкой, медленно ступая длинными ногами, она прошла по комнате, и смотреть, как она двигается, было наслаждением.

Высокая, еще раз отметил я, но не худая. Правда, и не полная: как раз в меру для ее роста.

— Добрый вечер! — В ее голосе слышалась не просто вежливость, а тщательно размеренная элегантность. — Меня зовут Мэри Эллис.

Тоже нечто необычное. Ей полагалось назвать только имя. Ее, конечно, на самом деле звали вовсе не Мэри Эллис. Но то, что она назвала и фамилию, было забавно.

— Стив Джексон.

И я тут же разозлился на самого себя, зачем назвал свое настоящее имя — я никогда этого не делал, — меня взволновали ее светские манеры в сочетании с откровенной чувственностью, — и покраснел от смущения.

— Рада с вами познакомиться.

Она стояла прямо передо мной — мы были почти одного роста — и совсем близко: я ощущал ее близость и исходящий от нее аромат, но все-таки не настолько близко, чтобы это казалось неприличным.

Она продолжала улыбаться своей чересчур вежливой улыбкой, и я понял, что ей известно про охватившее меня чувство неловкости.

— Можно сесть?

Она явно старалась помочь мне прийти в себя.

— Пожалуйста. — Я тоже не хотел оказаться в стане побежденных. — Выпьете?

— С удовольствием.

Смешивая виски с водой, я чувствовал на себе ее взгляд, чувствовал, как пылает мое лицо, и был уверен, что это ее забавляет. Давно уже я не испытывал такого смущения.

Я протянул ей стакан.

— Спасибо. — Она позволила мне разглядеть ее покрытое легким загаром, вылепленное по греческому образцу лицо.

Мгновенье мы — она сидела, я стоял — молчали.

— Вам никогда раньше не приходилось приглашать к себе девушку?

— Нет, — не сразу ответил я.

— Как отрадно! — отозвалась она с дружеской усмешкой.

— Очень рад, что угодил.

— В самом деле, — подтвердила она и, сделав глоток, с улыбкой продолжала: — Неприятное, но неизбежное обстоятельство: я ставлю себе за правило сначала решать деловые вопросы.

— Ну разумеется. — Я достал из бумажника несколько купюр, которые вручил ей, мне казалось, с достаточным тактом.

— Спасибо.

Она, не жеманясь, взяла деньги, пересчитала, затем, продолжая улыбаться уголком рта, открыла свою сумочку и решительно опустила их туда.

Поставив стакан, она прошлась по комнате. Она двигалась с усвоенной сдержанностью, словно ей вот-вот предстояло сделать какой-то опасный шаг и она исподволь готовилась к нему. В ней было нечто обещающее взрыв, — такое впечатление она производила и при первой встрече, и, как мне суждено было убедиться, всегда и везде. Что сулило наслаждение, в котором немалое место отводилось плоти.

И все годы, пока мне суждено было знать ее, это ощущение затаенной страсти, пребывающей в ожидании взрыва, так и не исчезло. Не изменилось ни ее тело, ни те наслаждения, которые оно дарило. За семь лет она, по-моему, не прибавила и не убавила в весе и пяти фунтов.

Изменилось только ее чистое золотисто-смуглое лицо Минервы: оно отяжелело; углубилась бороздка, идущая от носа ко рту (результат, по-видимому, бесконечных испытаний твердости духа и одержанных ею побед); да взгляд ставших более яркими глаз сверлил с такой настойчивостью, что казалось, если будешь не мигая, упорно и долго смотреть на собеседника, то сумеешь проникнуть в его мысли и добраться до его истинных намерений.

Но в тот вечер в домике мотеля я никак не мог предвидеть всех перемен и сложностей, что принесли с собой последующие годы. Я и не думал, что мне суждено снова встретиться с ней. Я просто смотрел, как она двигается по комнате.

Надеюсь, я дал понять, что она была удивительно женственной и привлекательной, умела — что мне суждено было узнать позднее — зажечь любого мужчину и сама обладала высоким потенциалом чувственности. Но не настолько высоким, чтобы терять голову. Она никогда не отдавалась чувству целиком. Не она принадлежала любви, а любовь — ей. И всегда умела использовать любовь в своих целях. Она повернулась с нарочитой замедленностью и сказала: — Ночь обещает быть восхитительной. Может, погуляем по берегу?

— С удовольствием.

Вслед за ней я вышел во двор, и мы свернули на выложенную плиткой дорожку, что вела на пляж.

По высокому небу, которое от света утонувших в бездонной глубине звезд казалось скорее синим, чем черным, бежали облака.

— До чего хорошо! — обернувшись, бросила она, словно читая мои мысли.

— Хорошо! — согласился я. — Просто чудесно!

Она остановилась и посмотрела на меня. В свете луны я мог различить ее волевое лицо.

— Знаете, а вы мне нравитесь. Правда, очень нравитесь, иначе зачем бы я это говорила. Я говорю это только потому, что мне хочется сказать. Вы мне очень нравитесь.