Верт Уильямс - Ада Даллас [Ada Dallas]

— Пойдем к морю.

Она взяла меня за руку. Мы пошли мимо пальм к узкой полосе коричневого песка, на который набегали серо-белые волны.

— Постоим минутку, — сказала Ада.

— Тебе не холодно?

— Ничего.

Мы стояли рядом. Пока она следила, как, вздымаясь, набегали и с грохотом обрушивались на песок горбатые волны, я любовался четкими линиями ее покрытого загаром лица, золотом растрепанных ветром волос и решительным взглядом темно-серых глаз.

— Здесь, возле этой воды, я почти понимаю, что я такое, — не оборачиваясь, сказала она.

— Что же именно?

— Почти, сказала я. Не совсем. Но тебе, пожалуй, лучше оставаться в неведении. Тебе, наверное, не следует до конца понимать, чего я хочу. Могу только сказать, что глубоко внутри, куда ты никогда, никогда не сможешь проникнуть, живет та же стихия, которая в любую минуту способна сорваться с цепи.

Я ничего не сказал, но ощутил сильный порыв холодного ветра и порыв ее любви, которая тоже была холодной, потому что я ее боялся.

Наконец она обернулась.

— А кто ты, Стив? Чего ты хочешь?

— Чего я хочу? Ничего.

Я боялся и одновременно хотел ее любви. Она была так близко. Мне нужно было лишь перестать сопротивляться.

— И никогда не хотел?

— О нет, когда-то я хотел очень многого. Но это было давным-давно.

— Чего? Скажи мне.

— Все очень просто. Хотел стать великим. Не великим полководцем, не великим государственным деятелем или еще кем-нибудь. А просто великим. Обладать величием, держать его в руках, как держат драгоценный камень или бутылку. Мне было безразлично, в каком виде я его обрету, лишь бы владеть им.

Впервые я признался в этом во всеуслышание.

— И ты что, не знал, как этого добиться?

— Я только думал, что знал, — засмеялся я, и она сжала мой локоть. Я могу вот-вот сдаться, подумал я и заговорил быстро-быстро: — Я считал, что обрету величие в театре. Знаешь, — добавил я, смеясь, — по правде говоря, я немало потрудился на этом поприще, но по-настоящему не предпринял никаких шагов. Я так никогда и не сделал ни единого хода, а делать ходы нужно даже тогда, когда ты еще не решил окончательно, какой вариант будешь разыгрывать. Если хочешь преуспеть, нельзя бояться неудач.

— А что ты намерен предпринять сейчас?

— Ничего. Все позади. Повторяю, ничего. Абстрактное Ничего с заглавной буквы. Поэтому я и стал телерепортером.

— Разве это так уж плохо?

— Совсем не плохо. Это как раз то, что мне сейчас требуется.

Теперь я был уверен, что не сдамся, не приму ее предложения. Вполне возможно, оно мне не под силу. Мое сопротивление оказалось успешным. Я торжествовал и в то же время испытывал чувство утраты.

— Бедный Стив!

— Нечего меня жалеть, — рассердился я. Ей явно было жаль меня.

— И тебе этого достаточно?

— А кто я такой, чтобы претендовать на большее? — Я хотел было сказать, что давно уже наполовину мертв, но вовремя остановился. — И кстати, чего хочешь ты? Ты считаешь, что должна получить сполна? Да?

— Не знаю. — Теперь она не смотрела на меня. — Но я постараюсь получить. И скрывать этого не собираюсь.

— И куда же заведут тебя твои попытки, как ты думаешь? — Наверное, я был жесток. Но это получилось помимо моей воли.

— Я хочу заставить мир признать, что я существую. Я хочу заставить его сказать: «Да, ты есть, и никакие удары судьбы не могли этому помешать. И если я причинил тебе что-либо дурное, то и ты отплатила мне». Я хочу сделать так, чтобы мир не мог не признать, что я существовала.

— И это все? — засмеялся я.

— Ни в коем случае. Я отплачу каждому негодяю, который когда-нибудь обидел меня или осудил. Они еще узнают, кто я и на что способна. Я раздавлю их, как вот эту медузу.

И она втерла медузу в песок.

Зашелестели на ветру листья деревьев, и на наши лица упали первые капли дождя. Ветер принес с собой дождь и запахи моря.

— Сейчас хлынет ливень, — заметил я. — Пойдем обратно.

Но ее пальцы только сильней сжали мой локоть.

— Подожди.

Капли дождя были холодными, они прыгали по лицу Ады. Где-то далеко пророкотал гром. На испещренной пунктиром линии горизонта, где смыкались темное море и небо, вспыхнул зигзаг молнии, осветившей мир на мгновенье желтым светом. Стеной полил дождь.

— Мы промокнем. — Я дрожал в одной рубашке, прилипшей холодным пластырем к телу.

Она прижалась ко мне.

— Я тебя согрею.

Я почувствовал прикосновение ее стройной спины и ощутил под руками округлость упругой груди. Блузка у нее была мокрой, и от нее тоже веяло холодом. Потом в моих объятьях она начала согреваться, наши тела соприкасались, и я почувствовал тепло.

Влажные, уже не золотые, а потемневшие от воды и разметавшиеся по ветру волосы лезли мне в лицо.

— Стив, — позвала она.

— Да? — прошептал я ей на ухо.

— Люби меня, Стив. Пожалуйста, люби меня.

Я молчал.

— Будешь любить меня, Стив?

Ее мокрая гладкая щека коснулась моей щеки.

Я опять промолчал.

— Ты не ответил, — прошептала она.

— А что я должен ответить?

— Ты хочешь сказать, что не любишь меня?

— Вовсе нет. Ничего подобного.

— А как же тогда тебя понимать? Ты хочешь сказать, что я нравлюсь тебе, как может нравиться любая проститутка? Только так и не больше? Это ты хочешь сказать?

Меня вдруг охватило чувство… вины.

— Нет, — принялся я убеждать ее, а может — себя. — Я люблю тебя так, как могу любить женщину. На большее я не способен, слишком поздно. Ты это прекрасно знаешь.

— И ты в это веришь? Или ты знаешь, что это ложь?

— Это правда.

— Нет! — не сказала, а крикнула она. — Ты просто убедил себя в этом. И я ничего не могу поделать. — Она прильнула ко мне, на мгновенье я вдруг ощутил вес ее холодного и неподвижного тела. — Ничего, — повторила она и, оттолкнув меня, резким движением высвободилась из моих объятий. Я было протянул к ней руки, но тут же опустил их.

— Пойдем, — сказала она. — Вернемся в отель.

Всю ночь гудел ветер и стучал в окна дождь. Лежа в большой старинной кровати, я смотрел на наглухо прикрытые двойными рамами окна и прислушивался к шуму ветра и дождя и к дыханию Ады, которая, я был уверен, не спала. Перед рассветом ветер стих, перестал и дождь. Утро было серым, но спокойным. Мы уехали рано, чтобы поспеть на первый паром. У конторки мы с Адой стояли порознь. Хмурая хозяйка молча подала мне счет, и так же молча я оплатил его. Беря сдачу, я заглянул ей в лицо, и мне показалось, что она улыбается.

Все было кончено.

Больше не было ничего. Ни ссор, ни объяснений, ни сцен. В отношениях людей часто наступает такой момент, когда надо на что-то решаться. Вот и в наших отношениях наступила кульминация. Я не хотел считать, что это конец, и еще раза два попытался с ней встретиться, но она держалась отчужденно, и в конце концов я смирился. После этого мы продолжали видеться на студии, криво улыбались, разговаривали ровным тоном бывших любовников — он звучит как эхо отжившего.