Юрий Семенов - Конец черной тропы

«Ястребки» притихли, прятали глаза.

Народу понемногу становилось больше, и Василий Васильевич тоже счел нужным выступить на стихийно образованном митинге, ждал, пока Рожков закончит «разгромный» инструктаж «ястребков»:

— Организованный отпор бандитам и днем, и ночью — лучшая гарантия успешной трудовой жизни. Умейте охранять себя, умейте постоять за себя и за ближнего.

— Товарищи! — вскинул руку Василий Васильевич.— Мне захотелось сказать вам несколько слов. Бандиты, как видите, злобствуют. И чем ближе их конец, тем они становятся коварнее: едят наш хлеб, плоды вашего труда, и препятствуют растить этот самый хлеб. Тифозная вошь пристраивается к вам на тело. Ей дела нет, что сеет смертельную болезнь. Мы вытравим ее, предоставим полную возможность свободного труда на пашнях, на заводах и стройках. Много у нас дел после небывалой войны. И уж коли одолели такого жестокого и сильного врага, как фашистская Германия, будьте уверены, Советская власть очистит землю от явных и тайных врагов, под какой бы маской они ни скрывались.

— Вопрос можно? — вскинул руку белоголовый дядько Андрон.— Носют тут по семьям-хатам, как налогом обкладывают, ну эти, что из леса, навязывают квадратные талоны с цифрой — бофоны называют, вроде заема. Мне на триста целковых этот заем угодил, плати, говорят, без разговору, а пикнешь, не дашь гроши, считай, дух из тебя вон. А с ними пока шутки плохи, сами нынче видели, последние штаны снимешь. Как вот тут быть?

— Ну коли штаны готовы снять, снимайте, пусть бандиты высекут вас,— махнул рукой Киричук.— А кто не желает, пусть борется. Уж сказано: организованный отпор — гарантия спокойной трудовой жизни. При коллективной организованности ни один бандит не сунется.

— Суются...— потише, будто для себя, произнес дядька Андрон.

— Ничего подобного,— не принял реплику Киричук.— Повторяю, там, где сообща защищают свои интересы, подальше эти места обходят бандиты. Баево в этом отношении должно быть примером. Стоящий перед нами майор Рожков окажет вам организационную помощь.

— Спасибо, растолковал,— удовлетворился Андрон.— А то ведь я думал, ты увильнешь, дескать, старайтесь не давать, то да сё. Но ты с жизненным пониманием.

— Правда ли, что снижение цен будет? — тоненько полюбопытствовала Наташа Готра.

— Это решение правительственное, мы его одинаково узнаем.

— Значит, опять мы без председателя,— донеслась реплика.

— Кто вам сказал, что без председателя? — задрал кверху остренький носик Кормлюк, выставив перед собой покалеченную руку.— Захар Иванович к вечеру вернется, велел мне передать, чтобы работы шли своим чередом — инвентарь готовили, зерно перебрали. Так и велел сказать: сплочением чтобы ответили крестьяне на его горе.

Он и сам заметил, что завернул лишнее, но по простоте душевной решил, что призыв сойдет, большого греха тут нет.

Долго еще приезжих забрасывали вопросами. А их набралось здесь, как у познающего мир ребенка.

Мария любила доить корову во дворе. Каждое утро, спускаясь с крыльца, она девичьим голоском протяжно звала «Хи-ив-ря-я!» и несла низкий табурет с подойником к столбу в углу двора. Надежно усаживалась и терпеливо ждала, пока неторопливый муженек ее Микола не выведет из хлева низкорослую коровенку с темными пятнами на боках, которая возле хозяйки становилась будто бы и вовсе маломерком. Говорили, нет слаще и жирнее молока, чем от коровы Марии Сорочинской. Хозяйка продавала его не всякому, а по собственному выбору.

Хивря была для бездетной Марии залогом доброго утреннего настроя, возле нее она успевала обдумать предстоящие дневные дела и мысленно помолиться за свою удачу.

Процедив молоко в бидон, она ловко, единым выплеском наполнила две кружки, отрезала от каравая ломоть хлеба и начала есть. Микола угрюмо последовал ее примеру. Для него это было обычным состоянием. Для Марии же чем-то вроде разминки к общению, которое начиналось с поручения на день, беспрекословного, как приказ:

— Займешь место на базаре — сегодня поторгую твоими свистульками. Днем сходишь подоишь Хиврю, ошейник с колокольцем сменишь, повесишь его в сенцах на гвоздь с веревками. В два часа зайдешь к Шурке-сапожнику, возьмешь починку и что передаст. Если скажет: «Гони!» — живо разыщи меня. А я пошла,— подхватила она бидон.— Чего глаза вытаращил? Слов, что ли, нет?

— Молчание — золото! — изрек Микола одними губами.

— Мне это золото в ушах проржавело. Со своими глиняшками - поделками балясничаешь, слова добрые находишь, а со мной совсем говорить перестал.

— Когда ж с тобой? Ты больно деловой стала, до рассвету начала шататься.

— Ну будет, Микола, не шуры-муры скрываю, втравил, а теперь не лезь. Мы договорились. Что же это Коськи-то долго нет? Ай не придет, самому тебе тогда Хиврю вести.

— Я здесь, тетя Маша,— стоял у порога соседский подросток Костя.

— Ну, племянничек золотой, ешь давай и веди Хиврюшку-милушку.

Мария взяла с окна приготовленный ремешок с колокольчиком и, выйдя в сени, положила в его прорезь туго сложенную записку.

Костя повел буренку на пустырь.

Микола еще оставался дома, когда Мария, взяв бидон с молоком, отправилась к своим клиентам. Не давало покоя поручение Хмурого, приказавшего ей с «доступной обрисовкой» составить мнение о прибывшем подполковнике, обозначенном прозвищем Стройный.

И тут на память Марии пришел день, когда началась ее связь с «тайными людьми», как она звала оуновцев в самом начале, впрочем, еще даже не зная, как их именуют. А случилось это послевоенной осенью, когда Микола, повредив ногу, попросил жену отнести добытую коробку с медикаментами к тому самому Шурке-сапожнику, к которому сегодня к 14 часам Мария велела сходить своему посыльному — законному муженьку. Немало воды сплыло с тех пор, как стала она связной краевого главаря ОУН, получила псевдоним Артистка. Хмурый уже счел возможным поручить ей сбор доступных сведений об одном из руководителей государственной безопасности на Волыни. Но это доверие не радовало ее, а только вселяло тревогу.

Однако стоило Марии выйти за ворота, как вся хмурость сошла с ее лица, в мгновение ожили улыбчивые губы, беспечная радость заиграла в глазах. Она шла энергично, с привлекательной гордой осанкой. Ей нравилась эта раскованность, без которой, казалось, она не могла бы прожить и дня. Снова вспомнила о чекисте, разузнать о котором ей было поручено. Теперь Артистка и сама не могла понять, почему впервые после многих тайных заданий забеспокоилась. Раньше подобного с ней не случалось. Она охотно принимала любое поручение и с легкостью, даже с воодушевлением стремилась исполнить его.

Возле табачного киоска Мария на минутку остановилась, подала монетку, взяла коробку спичек, успев при этом сообщить: «На Котовского, восемь, с вечера занято». И пошла своей дорогой.