Михаил Байков - Достигая крещендо

А Бетховен? Посвящает «Лунную сонату», со всеми тремя частями сонатной формы, волшебному и действительно единственному божественному чувству – Любви. В этой сонате и терзания, и страдания, и депрессия, и ностальгия, и принятие, и захоронение своего чувства, лишенного перспектив… Самыми тонкими и несчастными оракулами Любви в мире Абсолютной музыки был именно рыцарь–Бетховен с мужской суровостью и с мужской же романтичностью, а также сентиментальный (и в этом гениальный) Шопен – такое понимание Любви через Музыку, как и все понимание мира, не было плодом человеческого разума, а лишь продуктом чувств, появившихся не от мира сего………

Так вот. Все это великолепие, вся эта сладость и удивительная сила Музыки, как способа общения Бога с абсолютно любым человеком, – все в моей школе забывалось. Вряд ли в этом виноваты педагоги–музыканты – и среди них было много людей с чистой любовью к этому искусству, – но уставшие и потерявшие огонь педагогики–пенсионеры точно не могут вложить в неокрепшие умы семилеток уважение и благоговение… Только Музыка может воспитать человеколюбие. Школьная же «самодеятельность», по какой–то непонятной причине навязываемая всем желающим и нежелающим, была очень комична и откровенно, хоть и незаслуженно, многими презираемая… Но все равно, как в минуты легкого счастья хочется петь, так и в минуты тяжелых раздумий и редкой душевной радости хочется подойти к музыкальному инструменту…

Также мне удалось съездить в Восточную Европу. Моя любовь к изучению людей и внимание к мелочам архитектуры и природы сыграли большую роль в формировании впечатлений. Ничего примечательного для сюжета в ней не было, но как вкусный факт жизни она показала себя безумно прекрасно. Расскажу маленький эпизодик…

Я, обожающий архитектурные ансамбли городов, гулял по самому центру чистого, светлого, ухоженного города Минска в гордом одиночестве. Делал фотографии, смотрел на людей, слушал некоторые разговоры…

Дошел до Администрации Президента. Классическое здание постсоветской бюрократии с абсолютной симметрией и полным единообразием. Как такое не запечатлеть? Направляю камеру, делаю несколько снимков, вожусь минуты две… Вдруг ко мне направляется какой–то мужчина.

– Молодой человек, что вы здесь делаете? – грубовато звучит.

– Гуляю, фотографирую… – немного замешкался я.

– Дайте телефон, – грозно требует он.

– С какой стати? Вы вообще кто такой, мужчина? – спрашиваю я на удивление самоуверенным голосом, хотя внутренний параноик (я подросток в чужой стране, а где в это время родственники не особо ясно) уже вознесся в Лимск, забежал домой и накрылся одеялом в постели.

– Покажите–ка лучше ваши документы… – мерзко говорит он, полностью уверенный в своих силах. Смотрел на меня, как будто подобное происходит постоянно.

Я не стал сопротивляться, поняв, что все относительно законно, и протянул ему свой паспорт в обложке. Когда паспорт был открыт, лицо гэбиста медленно расплылось в кислой гримасе. Гражданство РФ сильно расстроило его. А то, что я несовершеннолетний, и вовсе разочаровало.

– Фотографии удалите, пожалуйста, – тихонько и вежливо проронил он, но голос оставался металлическим, а взгляд полным какой–то враждебности. –Нельзя фотографировать режимные объекты Белоруси.

Я удалил фотографии при нем (он тщательно все перепроверил из моих рук) и поспешил убраться подальше.

Так российское гражданство спасло меня от неприятностей. Люблю свою страну. Где бы ты ни был, в каком месте нашей планеты не пил какао или фотографировал домики чудной постройки, всегда есть чувство, что ты представитель огромной страны, спокойной как медведь лишь до того момента, пока ее не разбудят. Такой у меня – великодержавный шовинизм.

Десятый класс начинался 1 сентября, как и положено начинаться любому другому классу. Классовый подход в общеобразовательных организациях был во много раз страннее интерпретации Карла Маркса. Разделенный по непонятной системе профильного образования, лишенный половины старой гвардии, ушедшей в другие школы или техникумы, мой бывший 9 «Б» практически в равном количестве голов представлял себя в информационно–технологическом и социально–гуманитарном классе. Еще и совершенно бесполезный конкурсный отбор – зачем устраивать конкуренцию в 10 класс, если аутсайдеры все равно пожалуются начальству на ущемление своих прав и благополучно попадут в итоговые списки? Если уж устраиваете конкурс, то говорите «нет» уверено. А так – и начинать не стоит… В этом мнение мы с Артемием были едины, хотя мне с ним (а точнее ему со мной) довелось попасть в социально–гуманитарный класс под руководством Миланской даже в «первом туре» и бес скандалов. По какой–то необъяснимой причине наше с ним нахождение в одном пространстве воспринималось всеми как взрывная смесь. Удивительно…

– Так, дети, хватит на солнце греться, места занимать идите, – подошел я к своему классу.

– А поздороваться? – повернувшись, усмехнулась мне Миланская.

– Ой, Людмила Николаевна, – делая вид, что удивляюсь ее присутствием, отвечал я, добавляя с такой же обворожительной улыбкой: – Просто принял вас за новую одноклассницу!

Тут же присоединяется Артемий, бубнящий:

– У–пэ–эсы какие–то, АХТ, черти что! Учиться нормально хоть когда будем? Посмотрел в расписание, там литератур всяких, русских, и фигни другой восемь часов в неделю! Милые мои!

Справедливое возмущение от такой «филологической программы» никогда не оставляло Артемия. Он встал в жесткую оппозицию к этим достойным предметам, отчаянно не признавая безусловную пользу, которую дарил нам учитель, даже Педагог, уделявший внимание каждой мелочи и крупице нашего образования.

Еще несколько сюрпризов принес День знаний – Вячеслав Субботин перевелся к нам в школу и оказался в моем классе, а Инга и Матвей Фиолетов очутились в информационно–технологическом. Артемий сразу же со звериным оскалом хищника начал смотреть на Матвея, как не на самого социально приспособленного человека.

В один из теплых сентябрьских деньков к нам в школу приехала плановая проверка. Ее ждали и поэтому превратили обыкновенную, задрипанную несколькими неделями от уже успевших пролиться слез учеников, школу в то, чем она должна быть постоянно.

Величайшим стратегическим достижением школьной администрации того года было закрытие мужского туалета на втором этаже моего корпуса. Это сумасбродное решение мотивировали вполне объективными причинами. Отремонтированный туалет с кафельной плиткой, побитой активностью школьников, и приличным освещением выходил своими пластиковыми окнами на главную улицу города. Разумеется, ни один уважающий себя старшеклассник не мог устоять от соблазна крикнуть крепкое словцо, сопроводив его полетом какого–нибудь предмета, оскорбляющего достоинство прохожего. Поэтому «гении педагогики» посчитали правильным решением туалет запереть на замок. И пусть в этом вопросе мы пытались спорить, но с невозмутимым и непробиваемым видом нам постоянно отвечали: «Туалет на ремонте, откроем, когда все сделаем», – отвечали невозмутимо и с таким чувством гордости за этот «гениальный» ход обмана детей, будто не преподавателями были, а какими–то лживыми и закрученными на себе и своем ограниченном школой мире оборотнями…