Михаил Байков - Достигая крещендо

Поставив всех перед фактом, я покинул столовую. То ли азарт поддразнивания интереса в Римме проснулся во мне, то ли так игриво действовал вырез декольте черной кофты Инги (да, ее look в тот день я считаю потрясающим), но я совершил веселый поступок и уже через семь минут сидел рядом с Ингой в компьютерном классе, клятвенно заверив Ангелину Николаевну в том, что не произнесу ни слова. И сидел я тихо, особенно не мешая работе, лишь мило перешептываясь с Ингой на какие–то школьные вопросы. Даже задачи по физики погуглил для нее. А она сосредоточенно следила за уроком, не обращая внимания на ироничные взгляды одноклассниц (бывших в девятом классе моими одноклассницами) в мою сторону. Любят люди все опошлять, бесстыдники…

Когда Инга вызвалась решить традиционную задачу у доски, чтобы получить халявную (такими их считал я) пятерку по информатике, я тоже встал и, в буквальном смысле раскланявшись перед добродушной Ангелиной Николаевной, приобнял Ингу за плечо, произнес что–то вроде «Театр вечером» и слегка коснулся ее щеки губами, встретив малое сопротивление. Преисполненный чувства собственной важности, и оставляя всех в легком ступоре от своих неожиданных поступков, я самодовольно направился домой. «Удивительный человек Инга» – пронеслось у меня в голове.

Вечер, проведенный в театре, оказался не менее удивительным. Ждал меня блистательный Артемий, театрам чуждый, но любящий посмеяться над комедиями… Увы, в тот день была классическая драма. Зайдя в ложу, мы увидели сидящих в первом ряду кресел одноклассниц – я бы не предал этому значения, но из–за спины уже звучал медный голос Кленова:

– Та–а–а–к! Давайте разбираться, кто уселся не на свое место?!

– А тебе не все равно? – спросила Арина, по–кошачьи глядя через спинку кресла.

– Ласкóва! – по–свойски прошипел Артемий. – Конечно не все равно! Первый ряд стоит триста двадцать рублей, а второй двести семьдесят. И мы с Сашей платили триста двадцать!

– Ой, Тема, да брось! Без разницы, – говорили тихо другие одноклассницы, но Кленов уже включил в себе спорщика и никак не унимался.

– Давай, вставай и пересаживайся!

– Ну мне там будет не видно! – отвечала Арина не совсем искренно, более подогревая азарт Кленова, чем борясь за хорошее место.

– И что? Мне фиолетово, за что платила, там и сиди!

– Ну, Тем, уступи девушке место… – пытались пристыдить его остальные, воспринимая ситуацию не как фарс, а как что–то серьезное.

– Да с какого это? Может тогда вообще бесплатно придет, кто–нибудь уступит! Женщина! – окликнул Кленов капельдинера (или как называют «теток–смотрительниц» в театре?). – Посмотрите, заняла чужое место и не хочет отдавать!

– Так мне неудобно! – продолжала Арина, но по ее глазам было понятно, что делает она это специально.

– Но ведь вы все друг друга знаете, – добродушно отвечала женщина.

– Первый раз эту девушку вижу! – прервал Кленов. – Сидит еще на моем месте, а ведь цена разная за билет!

На этом моменте я покинул ложу, не способный удержать смех от актерской игры Артемия, экспрессивно пересказывающего суть проблемы, и пошел к Миланской на первый этаж.

– Ох, Людмила Николаевна! Тема уже скандал закатил, – улыбнулся я.

По лицу Миланской пробежала недовольная гримаса.

– На секунду оставить нельзя, – ответила она. – Что хоть?

Я рассказал всю историю, сообщив, что не знаю, чем она завершилась.

– Ну, пока Артемия не выводят за нарушение порядка в общественном месте. Занимайте хоть какие–то места, скоро уже начнется…

Нас все же чуть не вывели. Какая–то наглая смотрительница начала шастать по ложам и шипеть на зрителей, чтобы они отключали телефоны и не шумели. Мы с Артемием разумеется общались довольно активно – спектакль требовал обсуждения.

– Молодые люди, – положив тучные руки на спинки кресел обратилась эта женщина шепотом шакала, – Вы шумите, артистам мешаете.

– Мы вообще–то спектакль смотрим и о нем говорим, – огрызнулся Артемий бесстрашно и справедливо.

– А не надо разговаривать. Тише, видите себя прилично, – напирала капельдинер. – А то охрану позову!

– Ну ты видел наглость! – шепнул мне Артемий взвинчено, когда она покинула ложу. – Еще и командует, дрянь старая! Не библиотека, зал должен эмоции давать. Я ей устрою!

В антракте я пересказал и этот случай Миланской. Кленов же в это время прошел мимо женщины и посмотрел ее фамилию на бейджике.

– Ропотова, – сказал он нам.

– Соответствующая фамилия, – заметила Миланская.

– Ну, мы на нее в администрацию театра пожалуемся!

Мне не захотелось становится свидетелем развития этого конфликта, и поэтому я переместился в ложу к безумно хорошо знакомым читателю девушкам. Я сел справа от Миланской, сидящей в соседней ложе через перегородку, справа от меня сидела Инга, далее Римма и потом Леля. Наши отношения с Риммой в тот момент не имели первоначальной энергии и в самые быстрые сроки совершенно обрушились, причинив в первую очередь мне довольно неприятные чувства, способные привести к редкой депрессии… Но пока что, наблюдая за свежей постановкой, я как бы невзначай приобнял Ингу, и на протяжении долгого времени мы с ней сидели в такой позе. Странно было не видеть ее реакции, но я счел это своеобразным принятием игры, начатой мною в кабинете информатики. Мои ласковые поглаживания ее плеча длились долго, что в определенный момент я перестал думать о злоключениях героев на сцене, задумываясь больше об Инге и ее отношении ко мне…

– Браво! – выпалил устало Кленов и прервал мои размышления. Он одним из первых выбежал в гардероб.

Путь до домов мы почти в той же компании прошли пешком, обсуждая вновь эмоционально, несправедливость и нелогичность лермонтовской любовной драматургии… Но кто мы такие, чтобы осуждать Лермонтова?

Со временем вся романтика моих отношений с Риммой и вовсе сошла на нет. Не важно, кто или что послужило такому финалу, главное то, что меня этот разрыв сильно уколол. Мое сердце обладало абсолютной любвеобильностью и тянулось буквально ко всем приятным людям. Именно поэтому я обжигался в романтических отношениях, постоянно оказываясь пугающе совершенным «партнером». Так было со всеми многочисленными «дамами сердца», ей предшествующими – все они отвергали мое внимание, считая его излишне навязчивым и местами фамильярным с той редкой наглостью, которую женщины как раз напротив не любят.

Римма же допустила важную ошибку – она дала иллюзию того, что она меня понимает. Вещь страшная, ибо я тут же широко открыл ворота в свою душу, не скрывая ничего. Такой жест привел к фатальным ошибкам, ибо я, как вы понимаете, не самый простой человек, и тем более с открытой душой. В конце концов наши с ней отношения пришли к тому, что я был излишне честным, а она этого сильно боялась… Интересно также, что все мои и без того нескрываемые чувства активно обсуждались в ее кругу психологов–халтурщиков (вообще у школьников, а в особенности у малоопытных девиц есть непонятно на чем основанная необходимость считать себя гениями психоанализа и «патологоанатомами человеческой души». Многие из них часто так глубоко заходят в этот бред, что начинают читать специальную литературу, напрочь забывая о том, что опыт психолога приходит лишь с пониманием жизни, и что необходимо разбираться в людях, знать, на что они способны, ну и желательно понимать законы социума хотя бы на уровне истории и философии (без последней в принципе ни одна наука не работает)). А я… Я писал стихи, в которые вкладывал все свое разочарование и гнев от «побитости» своих чувств и «истоптанности» души: