Николай Левченко - Из Испании с любовью

На самом деле ту историю, в которую он волей случая попал, даже и при всей банальности служебных сцен, способных вызвать во вполне здоровой голове свои коллизии, нельзя было назвать в такой же мере заурядной. В едином поле разных личных интересов и безликих внешних факторов все составные элементы ее выстроились так, что образовали прихотливую мозаику. Известно, казовое человеческое бытие может протекать довольно гладко, пока мы, чаще по суетности души, не начинаем подвергать его анализу, желая или что-то изменить в своей действительности или уж тем более, когда хотим подняться в той на более высокую ступень. Та память прошлого, которую, порой, мы тщимся избежать, идет за нами и каждую минуту караулит, по опыту имея основания считать, что иногда полезно нам давать любовные затрещины или подножки. Сознание, которым так гордится человек, не есть чего-то объективное: данное нам в ощущениях, оно сплошная каверза, оно как шаловливый ручеек в лесу. И это проявляется тем чаще, чем больше мы используем для продвижения вперед подход основанный на качествах того же самого рационального ума, что склонен принимать любой «интуитивный» вздор за истину. И все же если мы, имея некоторую цель, осознаем самих себя как волевую независимую сущность и в то же время забываем о своем физическом лице, тогда мы в состоянии достичь такого просветления ума, что взаимодействие причин и следствий выходит из своей фатальной предопределенности. Дробно-мозаичная картина умозрительного образа приоткрывается и постигается уже как неотъемлемая данность собственного «я». Итог завит как от нашей воли, так и от того душевного материала, что еще ранее образовался, от каждодневных упражнений утончился в восприятии. Причем, если вы собрались это повторить, совсем неважно, что мы ищем или где находимся.

Если допустить, что вышесказанное – верно, то оно в полной мере относилось к Статикову. Он был из тех, кому парящий дух, влекущий по пути самопознания, был вожделеннее любой утилитарной цели. В своих интровертивных погружениях и в том, что называют интуицией, он постепенно научился ориентироваться так же хорошо, как рыба в собственном пруду. Идя по жизни как натуралист, он мог одновременно проявлять и несгибаемость и гибкость. Бывало, что, упорствуя, он ошибался или спотыкался, набивая шишки, но никогда от малодушия не пробовал свернуть, пойти по кем-то уже проторенной стежке. В этом отношении знакомство с более продвинутым в духовных изысканиях Максимом, так же, как и сокровенные беседы с Шериветевым когда-то, сумевшим передать ему всего одну крупицу из сокровищниц своей души, в известном смысле было предначертано ему судьбой: все тянется к тому, в ком более всего нуждается. Но если малопритязательной морали Шериветева, с которым они более уже не виделись, надо было попросту внимать, прислушиваясь к ней как к звуку внутреннего голоса, то о специфически рассудочном мировоззрении Максима они могли иной раз и поспорить. Действительно, все ли в жизни движется и развивается, как это следовало из его воззрений? И есть ли где критерий или некоторый предел у воздаяния? Ведь если человек осознает, что поступил несправедливо, то, думая об этом, он сам же себя и наказывает; не осознающей же того – во всем винит случайность или тех, кто косвенно причастен к его драме, и, стало быть, духовно не страдает. А если не страдает, значит, и не развивается… Такие рассуждения, связанные больше с коробом своих проблем, чем с жизнью в целом, стали посещать его, чем дольше он общался со своим приятелем. Сомнения, что теребили его, были разного характера, но в разговорах он старался их оформить штатно, увязывая с тем, к чему тот призывал.

– Да, я кое в чем с тобой согласен. Ты говоришь, что в отношениях между людьми пока все держится на соображениях узко понимаемой морали. Но если тот или иной критерий применим лишь в камерных масштабах, какой же смысл тогда вводить понятие «разумного пути»?

Одним воскресным днем, после ежемесячного сбора малой группы они шли по своим домам, что было минут двадцать по пути обоим. Максим, всегда невозмутимый как скала, был разгорячен от закоснелой глупости и непомерного корыстолюбия того, уже немало практикующего экстрасенса – сторонника «нетрадиционного» пути и своего давнишнего знакомого, с которым они коротко схлестнулись на собрании.

– Все это чушь! – воскликнул он. – Из всех разумных оснований они усвоили лишь принцип воздаяния, вывернутый ими наизнанку: за все, что делаешь, ты отвечаешь только сам, и чтоб никто в твои дела не лез. Никто не спорит, что у каждого есть право выбора. Но если человек сумел усовершенствовать себя, развиться на пути самопознания, так тот же мир им начинает видеться уже иначе. Прискорбно, что даже и из тех, кто хочет научиться, не все до этой планки дорастают. Так что же остается? Да, можно руководствоваться принципами этики. Хотя опять-таки – за вычетом того, чего тебе досталось от природы. Но разве нормы этики не нажиты в процессе благоразумного общения людей, не следствие развития?

Статиков позволил себе несколько не согласиться с этим утверждением, хотя и был его сторонником.

– Ну, ты ведь говоришь как человек, уже достигший этой планки . Сам же утверждаешь: луг разума цветет для всех, а видим лишь немногим. Вот и получается, – пришел мудрец, воткнул перед собой пруток какой-нибудь и так всю жизнь смотрел на выступающий конец того, чтобы сконцентрироваться. А как он умер, его адепты начали на тот пруток молиться, думая, что обретают благодать. Тот – знал , зачем он это делал. А эти – верят . А если у них власть, так и других на то настраивают. И как определишь: что разум, а что – этика?

При своей мощной кряжистой комплекции Максим шагал, или летел, по тротуару как самонаводящийся бильярдный шар. Пожалуй, еще более чем расточать слова, он не любил зря тратить время. Было просто невозможно приспособиться к движениям его несклепистой фигуры, которая вдруг произвольным образом меняла направление. Когда он видел, что обойти мешавшее ему препятствие или сократить здесь расстояние – удобнее, то делал это моментально. Катящимся беспечным колобком он мог казаться, если находился в более уравновешенном, медитативном состоянии. Сейчас за ним вздымался настоящий вихрь, поднятый эпюрами его энергии, и если б на дорожке были высохшие листья, они б фонтанчиком кружились вслед.

– Так что ж с того? – ответил он, помедлив. – Случается и так, как ты сказал. Хотя от мантр, если их с умом употреблять, как будто никому еще не становилось худо. Но если довести такой подход до крайности, он может привести к засилью по букве понятых традиций над изначальной истиной и разумом, к укоренению всеотупляющей авторитарности. Преобладание того, что преподносится раз установленным порядком, в истории всегда приводит к одному: борьба идет за ограниченность, а не за знания. Известно, что и наверху не самые разумные гнездятся. Этика тут не при чем, уж такова природа: стоит утке в лужу влезть, за ней весь выводок потянется.