Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

– Я не буду скучать, – негромко сказал он, улыбаясь, – по примеру Лукулла я решил собрать библиотеку. И теперь мне нужно скорее покровительство Минервы, славной богини мудрости.

Но от Клодии не так легко было отделаться.

– У меня дома тоже есть несколько редких пергаментов. Когда Цезарь захочет, я могу показать ему свою библиотеку, – многозначительно сказала она, придвигаясь еще ближе.

«Эта распутница даже не знает, в какой стороне дома находится библиотека», – весело подумал Цезарь и громко сказал:

– Я обязательно воспользуюсь твоим советом. В следующий раз мы придем вместе с Помпеей к тебе посмотреть твою библиотеку.

Клодия зло отвернулась от Цезаря.

«Интересно, что общего между образованным и начитанным Катуллом и этой дикой самкой, неужели ее красота так ослепила поэта? А я всегда считал его умным человеком», – огорченно подумал Цезарь, бросая осторожный взгляд на унылое лицо Катулла, от которого не укрылось ни одно слово Клодии.

– Мы пришли поздравить тебя, Цезарь, – невесело начал Катулл, – я был на поле и слышал, как жрецы выкрикивают твое имя. Боги благоволят сильнейшим. Твоя кандидатура, Цезарь, собрала больше всех голосов.

В конклав вошел Зимри.

– К тебе молодой Брут. Он ждет в триклинии.

– Проведи его сюда, – приказал Цезарь и, обращаясь к Помпее, спросил: – Ты приказала рабам накрыть стол в триклинии?

– Сейчас прикажу, – прошептала Помпея, исчезая за дверью.

Через мгновение на пороге показался Брут. Молодой человек был одет в тогу, подобающую римлянину, явившемуся поздравить городского претора с избранием. После традиционных приветствий Брут сердечно поздравил Цезаря с новым избранием.

– Моя мать, – добавил юноша в заключение, – просила передать тебе свой привет и пожелание удачи. – При этих словах Клодия насмешливо фыркнула.

– Сервилия желает удачи Цезарю. Наверное, она посвятила жертву в честь избрания Юлия? – спросила, нехорошо улыбаясь, женщина.

Брут, от внимания которого не укрылись насмешливые нотки в голосе Клодии, вспыхнул, но Цезарь примирительно поднял руку.

– Передай матери, что я благодарю ее за проявленное внимание. Надеюсь, она посетит нас в дни Плебейских игр.

В конклав неслышно прошла Помпея.

– И возьмет Брута с собой, – не осталась в долгу Клодия.

Юноша внимательно посмотрел на женщину, словно впервые увидел ее, и тихо сказал:

– В следующий раз я насыплю в кошелек медных монет, чтобы заплатить за твое остроумие, Квандрантария.

Клодия вспыхнула от бешенства. Весь Рим знал об этой скандальной истории, когда один из любовников Клодии прислал ей кошелек, наполненный самыми мелкими монетами, называемыми квандрантами. После этого случая обидное прозвище Клодии закрепилось за ней навечно, и даже в римских кабаках слышались песенки о похождениях Квандрантарии.

– Ты слишком смел и дерзок, молодой Брут. Смотри, как бы тебе не отрезали твой длинный язык. В Риме не любят болтунов, – гневно прохрипела Клодия.

Цезарь улыбнулся, обнажая целый ряд великолепных белых зубов, и это еще более разозлило женщину. Помпея, испугавшись гнева своей гостьи, предложила Клодии и Катуллу следовать за ней в триклиний, и разгневанная женщина покинула конклав, бросив страшный взгляд на юношу.

Оставшись один с Брутом, Цезарь довольно рассмеялся.

– Садись, Марк, – показал на скамью хозяин дома, – ты хорошо ответил этой фурии. По своему разврату она не уступает ни одной нашей блуднице, а кое в чем даже превосходит их.

– Она действительно красивая женщина, – вздохнул Брут, усаживаясь на скамью, – но такая распущенная и глупая.

– А что, по-твоему, красивая женщина? – спросил Цезарь.

Брут неопределенно пожал плечами.

– Красивая женщина, – начал Цезарь, – часто не бывает особенно умна, словно боги скупятся на подобное совершенство души и тела. Привыкшие с юных лет замечать на себе восхищенные взгляды мужчин, такие женщины становятся рабами своего красивого тела, и постоянные заботы о своей внешности истощают их разум. Ничто не может быть более жалким и комичным, чем глупое выражение пустых глаз красавицы, – вздохнул хозяин дома. – Но ничего нет более прекрасного и возвышенного, – тут же добавил Цезарь, – чем мудрость в прекрасных глазах физически совершенного существа, словно сама природа, соревнуясь с богами, создает подобное божество, которому должны поклоняться все мужчины.

– А разве Катулл не замечает, как глупа Клодия, – попытался возразить Брут, – ведь он же посвящает ей свои стихи.

– Наверное, не замечает. Он влюблен, а все влюбленные мужчины безумцы, а влюбленные поэты безумны еще более. Иногда мы влюбляемся в заведомо ничтожную женщину, потрясенные ее внешностью, словно красота ослепляет нас, лишая разума. Но достаточно добиться этой женщины, и неведомое очарование исчезает, и мы вдруг с ужасом осознаем, какому ничтожеству мы поклонялись, дорисовывая ее портрет собственным воображением. Старайся не увлекаться, Марк, и ты будешь повелителем женщин. Но горе тебе, если ты влюбишься в женщину типа Клодии, она способна свести с ума и более стойких мужчин.

– Не знаю, – задумчиво сказал Брут, – я не уверен, что смог бы полюбить женщину, подобную Клодии.

– И не надо, – усмехнулся Цезарь, – ты для этого слишком молод, или ты уже влюбился в кого-нибудь? – спросил вдруг верховный жрец, заметив тень смятения на лице юноши.

– Кажется, да. Но она еще слишком молода, – смущенно наклонил голову Брут.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать, она почти ребенок, но у нее необыкновенный характер, и она само совершенство. Клянусь Венерой, она подобна Диане, и Фидий мог бы ваять с нее фигуры греческих богинь.

– Пятнадцать лет, хорошо, – словно раздумывая, сказал Цезарь, – но кто она, чья дочь? Я ее знаю?

– Порция. Ее зовут Порция. Она дочь Марка Катона, – почти неслышно сказал Брут.

Цезарь почувствовал толчок, словно слова Брута больно ударились об него и отлетели громким эхом по всему конклаву.

«Только не это, – подумал он со страшным испугом, – все, что угодно, но только не это».

Цезарь искренне любил Марка Брута, наставляя его, как сына.

И теперь он вдруг должен отдавать своего любимого ребенка самому заклятому врагу, разрешить Марку стать зятем Катона. Это страшнее мечей катилинариев. Строгий и принципиальный Катон, с его почти стоической философией непримиримого прагматика, наверняка найдет благодарного слушателя в лице честного и благородного юноши.

«Этому не бывать, – твердо решил Цезарь. – Я не отдам Брута Катону».

– Тебе нужно немного подождать, – осторожно начал Юлий, – в ее возрасте отец может не согласиться на этот брак.

– Я знаю, – грустно отозвался Брут, – но я подожду. И год, и два, и три, сколько угодно. Спасибо тебе, Цезарь, ты всегда меня понимаешь.