Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

Известие о попытке мятежников напасть на дом Цицерона стало последней каплей, переполнившей чашу терпения римлян. Теперь уже многие, даже умеренные сенаторы не скрывали своего возмущения действиями катилинариев. В некоторых частях города легионерам Антистия пришлось даже спасать катилинариев от разгневанных римлян. Все громче раздавались голоса покончить с беспорядками внутри города.

Весь следующий день у дома Цицерона стояли толпы людей, требовавших немедленной расправы с мятежниками. К вечеру, когда Цицерон объявил о созыве сената, толпа радостно зашумела. И хотя она более чем наполовину состояла из вольноотпущенников, друзей Цицерона, тем не менее такое зрелище народного волеизъявления было приятно наблюдать даже самому консулу.

Предусмотрительный Цицерон объявил, что сенат соберется не в курии Гостилия, а в храме Юпитера Статора на Палатине, подчеркивая своим новым демагогическим жестом угрожающую опасность.

Цезарь, узнавший в деталях о попытке неудачного нападения на консула от Эвхариста, понимал, как важно Цицерону удалить сейчас Катилину из города. Оставшись без вождя, катилинарии лишились бы того могучего импульса, который сплачивал их, являясь знаменем, за которым они охотно шли.

Теперь все зависело от личной схватки Цицерона и Катилины, от ораторского мастерства консула. К этому моменту благодаря своим осведомителям Цицерон имел куда больше шансов, чем Катилина. Сумеет ли теперь консул убедить согласиться на арест Катилины или его изгнание? А может, осторожные «отцы города» примут снова компромиссное решение. Цезарь хорошо понимал, что на заседании сената решается не только судьба Катилины или Цицерона, но и его собственная участь, судьба многих римлян, судьба всего города.

За шесть дней до ноябрьских ид в храме Юпитера Статора состоялось историческое заседание, являвшее собой переломный момент в заговоре Катилины. Еще задолго до рассвета легионеры Антистия окружили храм, не пропуская к нему никого из посторонних. Им в помощь плотной стеной встали отпрыски самых знаменитых римских фамилий – Клавдиев, Метеллов, Сципионов, Антониев, Гракхов, Юлиев, Флавиев. Молодые люди, придя с оружием в руках, демонстрировали свою верность республике, ее заветам и традициям. Среди них были двадцатидвухлетний Брут и Кассий, девятнадцатилетний Марк Антоний, стоявшие рядом у подножия Палатина. Молодые люди еще не знали, что в скором времени им самим придется столкнуться в кровавых сражениях, раздирающих республику на части и приведших в конце концов к ее полному падению.

Кроме юношей, вокруг собралась огромная толпа любопытных, и каждый сенатор был вынужден проходить в храм сквозь живой коридор людей, требующих наказать катилинариев.

Когда у храма появился в сопровождении многочисленных друзей Цицерон, толпа приветствовала его громкими криками одобрения. Не меньше криков уважения получили Катул и Агенобарб. Катона приветствовали тише, римский плебс не любил его за аристократизм и высокомерие. Но самый оглушительный рев выпал на долю Цезаря, которого любили все в городе, начиная с гладиаторов и кончая патрициями и сенаторами. Рев еще долго не стихал после прихода Цезаря, и рассерженный Катул тихо сказал Агенобарбу:

– Какие глупцы. Они даже не догадываются, кто стоит за спинами катилинариев.

Агенобарб хмуро кивнул, соглашаясь.

Толпа восторженно приветствовала и Метелла Непота, в котором римляне видели представителя победоносной армии Помпея.

Но едва у стен храма появились Катилина и Лентул, как толпа негодующе засвистела. И хотя иногда прорывались крики одобрения, общий настрой был явно не в пользу катилинариев. Катилина молча прошел по этому коридору, презрительно кривя тонкие губы. Лишь набухающая вена выдавала его волнение. Лентул следовал за ним, но у самых дверей храма ему преградил путь префект Антистий.

– Это закрытое заседание сената, – негромко сказал префект, – и в храм не могут быть допущены лица, исключенные из состава сенаторов. Туда могут пройти только члены сената, народные трибуны и консулы.

– Согласно Законам XII Таблиц, претор может присутствовать на закрытых заседаниях сената, – громко сказал рассерженный Лентул.

– Консулы вынесли решение не допускать тебя в храм, и ты не должен входить, – ответил Антистий.

– По законам Гая Лициния и Люция Секстия, претор, даже если он не сенатор и не городской претор, может присутствовать на всех заседаниях сената и даже замещать консулов в их отсутствие, – возразил Лентул.

– Но сенат вынес специальное постановление о наделении чрезвычайной властью консулов. А консулы приказали не впускать тебя.

– Согласно нашим законам и обычаям, постановлениям законов Лициния и Секстия, Генуция, Филона, Флавия, чрезвычайная власть консулов начинается за пределами городских стен, и никто не может не пропускать претора римского народа на заседание сената, – снова возразил Лентул, изучивший юридическую казуистику не хуже Цицерона. – Что касается моего исключения, то я собираюсь присутствовать на заседании сената не как сенатор, а как претор, наделенный судебной властью и занимающий вторую после консула магистратуру нашего города.

Будь здесь у входа Цицерон, Лентул не продержался бы и минуты. Опытный юрист нашел бы тысячу законов, не позволяющих Лентулу попасть в храм, но Антистий был всего лишь воином и плохо разбирался в политике. Он молча уступил дорогу, пробормотав сквозь зубы ругательство. Катилина и Лентул вошли в храм, уже заполненный сенаторами. От внимания собравшихся горожан не ускользнул тот факт, что Лентул не совершил жертвоприношения, входя в храм на заседание сената, как того требовал обычай для римских магистратов.

В огромной чаше большого зала храма уже полукругом были расставлены в несколько рядов скамьи, дабы сенаторы могли разместиться. Напротив стояли курульные кресла консулов, чуть левее простые ложи народных трибунов и отдельная скамья для преторов. За курульными креслами находилась величественная статуя Юпитера, и это придавало всей церемонии заседания какой-то театральный привкус.

Цицерон, уже совершивший жертвоприношение перед храмом, сидел в кресле, нетерпеливо постукивая пальцами и приветствуя всех входящих сенаторов. Когда раздался особенно сильный рев толпы и в помещение храма вошел Цезарь, консул нахмурился. Такая сильная радость римлян не доставляла никакой радости Цицерону. Напротив, его коллега по консулату Гай Антоний радостно закивал головой, едва заметив Цезаря. Безвольному и слабому Антонию всегда импонировал верховный жрец за внешнюю мягкость, под которой консул угадывал силу воли, так не хватавшей самому Антонию.