Олег Маркеев - Летальный исход

Пуля пробила потолок, который был полом для казармы юристов, и прошила подушку, на которой, слава богу, уже ничья голова не видела молодецкие сны. Выстрел прозвучал ровно в семь пятьдесят, когда рота юристов уже выстроилась в коридоре по команде «Подъем!»

Как ревел потом кастрированным морским котиком начальник курса, ясли бы на первом этаже спали переводчики, смертельного случая не избежать.

Командировка. Атака против солнца. То ли посчитали, что свои теперь под ними, то ли не рассчитали угол атаки, но лихо отбомбились по своим. Наш КП превратился в лунную поверхность. Советник начальника штаба бригады, с которым мы успели на уазике отъехать на пару километров, материться начал только на следующий день. До этого двадцать четыре часа молчал и только бешено вращал глазами.

Переводчик — это среднее между хабибом и «пиджаком». Ни один переводчик не стал генералом.

Средний путь. Прыжки с Бендерским полком десантной дивизии. Школа под Одессой. Кубинцы, сирийцы, и прочие цветные лидеры повстанческих армий и террористических группировок.

Кульба на аэродроме. Помылись.

Погрузка ящика с изделием. Сопровождает связист.

Кульба спиздил АГС-17. Русский товарищ, отдай большой пулемет.

На точке.

Связь с базой. Данные о Слепне. Разворот ротной колоны.

Макс в боевом охранении — поиск в районе.

На рассвете. Зачистка авианалетом.

Удар по колоне.

Уходят на единственной машине.

В городе бардак

— Это колона, я правильно понял? Свернула с дороги и пустошью прет прямо к «точке». Три грузовика и два БТРа. Усиленный взвод. Может, и меньше. Или больше. Сами видели, сколько негров в кузов может набиться.

Ляшко нервно дернул щекой.

— Через сколько они там будут, по-твоему?

-- Хрен тут угадаешь. По такой местности, в идеале, часов восемь ходу. Минус восемь на солнцепек, — пересчитал по-местному Трофимов.

— На рассвете?

— Но это худший вариант.

— Его и оставим, — заключил Ляшко.

— А навести на них авиацию нельзя? — подкинул вариант Трофимов.

Ляшко тяжко вздохнул и посмотрел на него, как на слабоумного.

— Чувствуется, что ты оторвался от столичной жизни.

— Само собой. Что, нет у Менгистки больше авиации?

— Считай, что уже ничего нет, — мрачно и веско произнес Ляшко. — И вот еще вводная. Ты о «Слепне» что-нибудь слышал?

* - база французского иностранного легиона в Джибути.

Трофимов усмехнулся.

Ни одна разведка не любит перебежчиков, чужих презирает, своих всеми силами сживает со свету. Дело даже не в возмездии за предательство, просто неотвратимость смерти предателя служит лучшим воспитательным средством. На тайной войне счет особый, измена одного может повлечь гибель тысячи. Причем, подлость в том и состоит, что сам ты в своем провале можешь быть полностью не виноват. Просто так карты легли.

Живешь себе под надежной легендой где-нибудь в Аргентине, шпионишь аккуратно для родной конторы, вдруг тебя хватают ни за что, ни про что и вешают за ребро на крюк в пыточной камере военной тюрьмы. И пока ты болтаешься в подвешенном состоянии в ожидании, когда прибудут добрые дяди из ЦРУ и заберут тебя для последующей работы у местных контрразведчиков, которым, по сути на тебя глубоко наплевать, о многом успеешь подумать, скрипя зубами.

Только в голову не придет, что где-то в тихой Вене скурвился какой-то капитанишка из резидентуры и сдал тот мизер, что знал. Но и этих крох информации хватило, чтобы сложить мозаику и вычислить тебя раньше, чем Центр отработает провал. Одна отрада — уверенность в том, что гниде осталось жить ровно столько, сколько ему отпустил не Господь, а всемогущий Центр. И год может пройти и десять лет, но доберутся до него люди с горячими сердцами, холодными головами и чистыми руками. Этими-то руками и свернут цыплячью шею предателю.

И если со «всяких штатских», принудительно завербованных иностранцев, спрос не велик, могут и слабинку дать, сбегав в родную контрразведку, то с советского офицера спрос особый. Расстрельная статья без всяких вариантов.

В далеком от Африки Афганистане случилось то, что не редкость на войне. Два офицера попали в плен. Аллах им судья, но сподобились они принять ислам и перейти на сторону моджахедов. Надо думать, что воевали добросовестно, если новые хозяева их не сдали и на предлагаемый обмен не купились. Родина, захлебнувшись от праведного гнева, вынесла заочный расстрельный приговор.

Трупный ветер войны бродит своими тропками, и несет судьбы человеческие, как перекати-поле. Радикальный ислам проказой стал расползаться по миру, добрался он и до Эфиопии. Конфликт провинции Эритрея с режимом Магадишо носил межэтнический характер, густо окрашенный в кумачовый цвет марксизма. Фронт национального освобождения Эритреи искренне считал, что захвативший власть полковник Менгисту Хайре Мириам не верно понимает фундаментальные положения учения Маркса-Энгельса. Чем туже затягивался узел конфликта, тем явственнее проступал исламский фактор. Марксисты Эритреи черпали поддержку только у соплеменников ахмаров, а братьям-мусульманам протянули руку единоверцы. Джихад, как известно, дело не только святое, но и прибыльное. Исламские отряды стали играть первую скрипку сопротивлении режиму, опираясь на военную и материальную помощь единоверцев со всего арабского мира.

В рамках «братской помощи» нежданно-негаданно вынырнули в Эфиопии два бывших офицера-афганца, теперь уже инструкторами Аль-Кайды.

А вот этого ни родина, ни Центр стерпеть не могли. В резидентуру в Могадишо пришел приказ «обнаружить и уничтожить». Везунчику обещали Красную Звезду без вопросов.

Проблема была в том, что один «бывший русский» безвылазно сидел на базе в Сомали, за что заслужил позывной «Трутень». И достать его можно было только десантом на базу моджахедов. Второй выступал в роли «играющего тренера», не только готовил, но и лично выводил отряды в первый рейд по тылам правительственных войск. Действовал, как когда-то его учили: точно, скрытно и беспощадно. Ловушки и засады обходил, словно носом чуял. От погонь отрывался качественно, ни разу не подставившись. От обратного окрестили «Слепнем».

— Завалить «Слепня» — это такой «дембельский аккорд», о котором можно только мечтать, — Трофимов чуть ли не облизнулся. — Это же «Слепень»!

Ляжко вдруг взорвался.