Валериан Скворцов - Шпион по найму

— Для чего-то ты готовила эту речь, так? — спросил я.

— Я хочу, чтобы ты женился на мне, Бэзил Шемякин. Это официальное предложение.

— И ты сделала здесь все, чтобы я не мог от него увильнуть? Возникли, так сказать, обстоятельства, когда порядочный молодой человек обязан жениться, верно? Загнала в задницу, из которой вылезают либо вместе с дерьмом, либо без него, но с твоей помощью? Давай не жеманиться… Ты вербуешь меня?

— Я спасла тебя, Бэзил, дважды спасла от неминуемой гибели…

— Вытягивая нужные тебе сведения и подставляя то одним, то другим. Я правильно понимаю?

— Это не профессиональная, это — моральная оценка. Не стоит тебе совсем уж распускаться до такой степени, Бэзил. Я люблю тебя. У нас есть дочь. Мы вполне ладим в постели. Что ещё нужно?

— Нужно, чтобы я забыл о том, что я-то, дурак, только и делал, что ладил с тобою в постели, а ты в постели, помимо того, что ладила со мной, ладила ещё и со своей службой… Вот что я тебе скажу! Я работаю всегда индивидуально, сам по себе, на самого себя и по своему желанию. Это, пользуясь твоей терминологией, заложено во мне генетически. Я продаю только свой товар и ничей больше, а ты — торгуешь людьми… Я — не Тармо! Я не хочу, чтобы чужой скелет хоронили под моим именем!

О господи, подумал я, что это я расшумелся?

— Тебя трудно понять, Бэзил. Какая-то достоевщина… Давай забудем? Давай поговорим, например, о твоей элегантной трости!

О господи, подумал я, неужели вот так вот и расстаются?

— О трости? Спроси уж прямо: где я находился и что делал, перед тем как позвонил тебе… И тогда твоя контора примет расходы за выпивку, за музыку и роскошный ночлег, которые сопровождают твое предложение руки и сердца. Так? Думаю, что моя казнь на рассвете не состоится. Похороны откладываются…

Я дотянулся через столик и поцеловал Марину в щеку. Подобрал трость, встал и побрел на выход. Хромой, одинокий, вымотанный беспрестанным многодневным напряжением, избитый негр в чужом баре и чужом городе, где джаз играли в понурой манере.

О господи, подумал я напоследок, я совершенно спокоен. И вот так вот и расстаются? «Господь, я на пути» — подыгрывал пианист, подыгрывали струнник, ударник и кто там ещё сидел в полумраке на эстраде.

Я пока что был в состоянии отыграть ситуацию назад, сделать вид, что пошел в туалет.

В дверях гостиницы давил зевоту позавчерашний портье, сдавший меня громилам Чико.

Я сгреб его за выутюженные лацканы с вышитыми ключами и сказал:

— На стойке администратора я оставил жалобу. Я написал, что ты втихую делаешь дамам непристойные жесты, что у тебя не застегнута ширинка, что ты постоянно мастурбируешь, как макака, и у тебя дурно пахнет изо рта.

Он пробудился от скуки и созрел для восприятия происходящего, как говорится, адекватно. Я коротко ударил коленом, а когда детина, схватившись за пах и округлив рот, обвис на подмышках в своем рединготе, который я держал за лацканы, тычком лба сломал ему нос, вставил в вертящиеся двери и отправил на створке падать в обморок в вестибюле. Еще пнул его упавший цилиндр с галуном на тулье и треснул набалдашником трости по зеркальному стеклу. Из его жалования на ремонт и вычтут…

Дурные мысли под дурные события — в такси я вспоминал, как первый раз убивал человека. Вырезанным из фанеры бумерангом сбросил на него электропроводку с потрескавшихся изоляторов. Столбы в Пномпене стояли низкие. Минут пять он синел, разбухал и дергался, пока не затих. Четыре недели этот бухгалтер гостиницы «Утренняя звезда» не давал проходу маме, пока отец отплясывал и пел в приемном холле публичного дома при заведении. Подстерег я его на рассвете, когда, приняв выручку и сдав кассу, он возвращался на рикше домой и остановился справить нужду. Рикша умчался подальше от белых разборок. А через три часа наступил одиннадцатый день моего рождения. Никто ничего не узнал…

Напротив пиритского яхт-клуба я чуть было не велел везти себя к огонькам расцвечивания вокруг входа в казино-бар.

Прока бодрствовал, караулил мое возвращение в резиденцию Ге-Пе. Я слышал, как, оплатив такси из моего высохшего бумажника, он по телефону оповещал Марину, что я на месте. Он, что же, заранее был уведомлен, по какому номеру звонить ей в «Палас»?

Никто не знал, какой бумеранг я собирался запускать теперь. И, главное, не знала Марина.

Не могу сказать, что я хорошо выспался. Бедро болело. То дремал, а то переживал свой наихудший сон — парадное построение с козлом Кики перед знаменем, топтание на плацу, падающие от солнечного удара слабаки. И срывал саронг с подростка-потаскушки…

На месте сбора у лавки Велле никто ни с кем не поздоровался.

Выехали по расписанию.

В первой машине, наемном «Опеле», Шлайн посадил меня за руль, а сам с прикованным к нему Румом уселся сзади. Вторую, вчерашнюю бесцветную «Вольво», оказавшуюся серой, подогнал бородатый очкарик с ватными ногами. Она шла следом почти бампер в бампер. Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца, доставленных из представительства в наручниках, бородатый усадил на заднем сиденье «Вольво» между двумя москвичами, безликими молчаливыми ребятами в мешковатых черных полупальто. На выезде из Таллинна в хвост «Вольво» встал, резко приняв с площадки отдыха, «Линкольн» с фирменным знаком «Экзобанка» на дверце.

Машины сидели низко и, заезжая на морской паром в Виртсу, чиркали глушителями по стальным сланям на изломе перед палубой.

На пароме, в море, приоткрыв окно, я спросил вышедшего из машины размяться Ефима, где Дубровин. Пряча очки за поднятым воротником кожаного пальто от ветра, швырявшегося ледяными брызгами, Шлайн сказал тихо, почти мне в ухо:

— Нет больше Дубровина. И не будет. Откомандировывается в Москву в сопровождении Марты Воиновой и ещё двух консульских сотрудников. Ему предстоят объяснения в Центре.

— Какие ещё объяснения? — сглупил я от неожиданности известия.

Шлайн жестом велел высунуться побольше. Не хотел, чтобы слушал наш арестант.

— Насчет превышения полномочий и путаной игры с калининградскими джентльменами удачи. Помнишь заседание в представительстве, на котором Вячеслав Вячеславович давал отповедь тебе, а заодно и мне при попустительстве Дубровина? Дураков учить полагается… Я прижал Воинову, припугнул слегка, и в Москву поехало от неё то, что принято называть телегой. Ну, а вчера твой толстый бандит преподнес на блюдечке с голубой каемочкой дополнительный повод угробить Дубровина. Я имею в виду блеф с подменой генерала тобою… Так что не думай, будто я только и делал, что прохлаждался с Марикой.

Ефим рассмеялся.

Я подумал, что Дубровина он угробил не из-за сомнительных игр и уж подавно не из-за проблематичного намерения выдать меня бандитам в заложники вместо Бахметьева. За намерения не судят. Уничтожал он Дубровина из-за Марики. Замазывал провал явки и предательство Велле, удерживал на плаву отца безногой пассии.