Абдурахман Авторханов - Загадка смерти Сталина. Исследование

Сулейман Стальский:

Абибулла Софу(народный поэт крымских татар):

(Депортированным по этим «медовым сталинским законам» крымским татарам до сих пор не разрешается вернуться на их исконную родину.)

Ревнивый кобзарь Украины Микола Шашкоиз села Мала-Свирка решил переплюнуть «ёлдашей» и, кажется, даже переплюнул:

После XX съезда поэт Александр Твардовскийнапишет о Сталине другое:

После победоносного окончания войны началась новая волна культа. Ее узаконил лично Сталин в трех государственных актах: в Гимне СССР поэта Михалкова, где Сталин выведен как бог; в сооружении Сталину грандиозного памятника в Сталинграде (как рассказал Хрущев, распоряжение об отпуске денег для этого памятника подписал сам Сталин); в учреждении Сталинских премий за произведения искусства, литературы, науки и техники (но Сталин отказался выполнить постановление ЦК и ЦИК СССР 1925 года об учреждении Ленинских премий).

Наконец Сталин умер. В Москву во все издательства и редакции хлынул безбрежный поток стихов, поэм, воспоминаний. На этот раз тон задали русские «акыны». Вот образцы плача по умершему богу.

Константин Симонов:

Николай Грибачев:

Анатолий Софронов: сей поэт даже был готов —

Я думаю, что первую мгновенную реакцию — как партии, так и народа на смерть Сталина лучше всех других писателей передали нам две женщины: одна — советская писательница Галина Николаева, другая — дочь Сталина Светлана Аллилуева.

Дождавшись смерти Сталина, члены четверки немедленно направились к выходу. Их и свое собственное состояние в эти минуты Аллилуева описывает так: «Члены правительства устремились к выходу — надо было ехать в Москву, в ЦК, где все сидели и ждали вестей. Они поехали сообщить весть, которую тайно все ожидали. Не будем грешить друг против друга — их раздирали те же противоречивые чувства, что и меня, — скорбь и облегчение (я не говорю о Берия, который был единственным в своем роде выродком)» («Двадцать писем к другу», с. 10).

Скорбь партии — что ушел благодетель, облегчение олигархии — что не стало тирана. Чувства народа тоже не были однородными. Они были сложными и противоречивыми. Сталина считали символом порядка, жестокого и беспощадного, но все-таки порядка. Что же будет, если океан страстей зальет страну кровавыми волнами во имя исторического возмездия режиму и злодеяния его вождя против народа? Многие еще помнили 1917 год: «Зверь вышел из клетки, но, увы, этот зверь был Его Величество русский Народ» — так писал монархист Шульгин о бешеных страстях этого периода. Если выйдет «Его Величество» второй раз из «клетки», то боялись, что в мире не найдется силы, которая могла бы загнать его обратно. (Косыгин одному иностранцу: «Дать русским свободу? Так они же перережут друг друга!»)

Галина Николаева предпослала своему роману «Битва в пути» главу «Мартовская ночь», посвященную смерти Сталина. Ее центральная мысль — скорбь «нового класса», его тревоги за будущее, а у народа — не скорбь, не траур, а неистребимое любопытство видеть бога, хотя бы и мертвого. Две сцены символизируют это противоречивое состояние.

Вот крупный хозяйственник сталинист Бахирев сидит у радио и ловит разные радиостанции СССР, Китая, Румынии, Венгрии: «Величавые звуки траурного марша… Внезапная, простая, любимая ленинская:

Но Бахирев делает «чуть заметный поворот выключателя — и вдруг завывающее ликование джаза…».

Значит, жизнь продолжается и без бога, да и не все скорбят… Многие ликуют… Бахирев философствует: «Тля умирает как тля, но когда умирает гений, то вздрагивает вся земля».

Автор повествует о шествии народа в Колонный зал Дома союзов, где стоял гроб Сталина:

«Народная лавина была слишком молчалива и трагична для демонстрации, слишком стремительна и беспорядочна для траурного шествия… Глубина скорби и жадность любопытства… В двойственном впечатлении было что-то нездоровое, противоестественное»…

Что же, в конце концов, движет эту «народную лавину» к Сталину: скорбь, долг прощания или «жадность любопытства»? Сын Бахирева Рыжик, который потерялся в толпе во время этого шествия и которому отец угрожал за это наказанием, выразил мнение народа: «Я же к Сталину бегал. Сами всю жизнь говорили: «Сталин, Сталин!» А как посмотреть? А теперь вдруг можно посмотреть!.. Все бегут поглядеть ».

Вот именно: живой бог всю жизнь был недосягаем, а теперь, мертвый, он вдруг очутился на земле, представилась возможность посмотреть, «поглядеть» на него — как этим не воспользоваться?

О своем первом впечатлении о смерти Сталина писал и Илья Эренбург:

«Мы давно забыли, что Сталин — человек. Он превратился во всемогущего и таинственного бога. И вот бог умер от кровоизлияния в мозг. Это казалось невероятным… Траурный митинг писателей состоялся в Театре киноактера… Все были подавлены, растеряны… Ораторов было много. Я тоже говорил, не помню что…» (Соч., т. 9, с. 33).