Роберт Ладлэм - Уик-энд

— И сделать мою семью мишенью? Я не позволю! Они убьют нас!

— Вот на это они никогда не пойдут.

— А почему бы и нет? Если все, о чем вы говорите, правда — а я убежден, что так оно и есть? Но позвольте: я знаюэтих людей. Как мне в это поверить?

— В таком случае, вообще нет никакого риска.

— Почему?

— Если они — любая пара или же все — не имеют отношения к «Омеге», они будут вести себя совершенно нормально. Они сообщат об инцидентах, которые неожиданно случились с ними, в полицию или в ФБР. И мы узнаем об этом. Если одна или две пары обратятся с таким сообщением, а другая или другие этого не сделают, мы будем знать, кто здесь представляет «Омегу».

— И… Ну, предположим, вы правы. И что тогда? Можете ли вы дать мне твердые гарантии?

— Гарантии довольно твердые. Рассчитаны на «защиту от дурака». Я говорил вам, что «информация» относительно вас будет носить фальшивый характер. Кто бы ни был «Омегой»», они пустят в ход свои источники и проверят данные через КГБ. Наши союзники там тоже подготовлены. Они перехватят запрос. Информация, которую «Омега» получит из Москвы, будет содержать чистую правду. Правду, которая существовала до этого дня. Вы просто Джон Таннер, директор службы новостей, и не имеете никакого отношения ни к каким тайнам. Остальное добавление будет играть роль приманки.

Тем, кто будет проверять вас, Москва сообщит, чтобы они присмотрелись к другимпарам. Онимогут быть перебежчиками. Мы внесем раскол. И тут на пике конфронтации и выйдем сами на сцену.

— Что-то слишком легко. И просто.

— Любая попытка покушения на вас или вашу семью подвергнет опасности всю операцию «Омега». А они не захотят пойти на такой риск. Слишком много вложено сил и средств. Я же вам сказал, что они фанатики. А дата начала операции «Омега» примерно через месяц.

— Звучит не очень ободряюще.

— Есть кое-что еще. К каждому члену вашей семьи будет приставлено как минимум по два вооруженных агента. Они будут с вами двадцать четыре часа в сутки. Ни один из них не отдалится от вас дальше, чем на пятьдесят ярдов. В любое время суток.

— Теперь я окончательно понял, что вы ничего не понимаете. Не знаете даже, что такое Сэддл-Уолли. Стоит только там появиться незнакомцу, на него тут же обратят внимание! У нас муха не пролетит незамеченной.

Фассет улыбнулся.

— В настоящий момент в Сэддл-Уолли тринадцать наших людей. Тринадцать. Это хорошо известные вам обитатели вашей общины.

— Боже милостивый! — тихо сказал Таннер. — Похоже, что наступает тысяча девятьсот восемьдесят четвертый [1] Таннер вспоминает роман Дж. Оруэлла «1984», в котором рассказывается о тоталитарном государстве. , не так ли?

— Сегодня нам часто приходится вспоминать об этом.

— И выбора у меня нет… Да, выбора нет. — Он ткнул пальцем в диктофон и в заявление, лежащее на столе рядом. — Я на крючке, правда ведь?

— Мне кажется, что вы снова излишне драматизируете ситуацию.

— Нет, никоим образом. Ничего я не драматизирую… Я долженбуду делать то, что вы хотите от меня? Я должен пройти через это… Единственная возможность, которая мне предоставлена — это исчезнуть… И стать преследуемой дичью. За которой будете охотиться вы и — если вы правы — эта самая «Омега».

Фассет откровенно посмотрел Таннеру в глаза. Таннер говорил сущую правду, и оба они знали это.

— Это всего лишь шесть дней. Шесть дней из всей вашей жизни.

Понедельник. Восемь ноль пять пополудни

Он с трудом осознавал, что летит из аэропорта «Даллес» в Ньюарк. Он не устал. Он был напуган. Он лихорадочно перетасовывал в голове один образ за другим, и картинки стремительно сменяли друг друга. Он видел острый, испытующий взгляд Лоренса Фассета, сидящего за диктофоном с вращающимися катушками. Он слышал тембр его голоса, задававшего какие-то невероятные вопросы; постепенно голос становился все громче и громче.

«Омега»!

И лица Берни и Лейлы Остерман, Дика и Джинни Тремьян, Джоя и Бетти Кардоне.

Все это не имело никакого смысла. Он оказался в Ньюарке, и внезапно на него свалился весь этот кошмар, и он с трудом вспомнил, как передавал Лоренсу Фассету какие-то бумаги компании и подписывал отсутствующие листки из досье.

Он знал, что ничего не сможет сделать.

Часовая поездка из Ньюарка в Сэддл-Уолли прошла в молчании; водитель, получив щедрые чаевые, понял, что пассажир на заднем сиденье не расположен к разговорам, потому что всю дорогу курил и не ответил даже на вежливый вопрос, как прошел полет.

«СЭДДЛ-УОЛЛИ

ПОСЕЛЕНИЕ ОСНОВАНО В 1982 ГОДУ.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ»

Когда на щит упали лучи фар, Таннер прочитал надпись. И когда он проезжал мимо, в уме у него крутились только два слова: «Порванный ремень».

Невероятно.

Через десять минут такси подъехало к его дому. Он вылез и рассеянно протянул водителю сумму, о которой они договорились.

— Спасибо, мистер Таннер, — сказал водитель, перегибаясь через сиденье, чтобы взять деньги.

— Что? Что вы сказали? — резко повернулся к нему Джон Таннер.

— Я сказал: «Спасибо, мистер Таннер».

Таннер, схватившись за ручку двери, со всей силой рванул ее на себя.

— Откуда вы знаете мое имя? Отвечайте, откуда вы узнали мое имя?

Таксист увидел капли пота, выступившие на лице пассажира, и сумасшедший взгляд его глаз. Тронулся, подумал водитель. Он незаметно опустил левую руку до пола. Там у него всегда лежал обрезок свинцовой трубы.

— Слышь, парень, — сказал он, осторожно обхватывая обрезок пальцами. — Если ты не хочешь, чтобы кто-то знал твое имя, сними вывеску с лужайки.

Сделав шаг назад, Таннер взглянул из-за плеча. Посреди газона, покачиваясь на цепи, стоял железный фонарь. А под ним была ярко освещенная надпись:

«ТАННЕРЫ,

22, ОРЧАРД-ДРАЙВ»

Он видел и этот фонарь, и эти слова тысячу раз. « Таннеры, 22, Орчард-драйв». В эту секунду ему показалось, что он никогда раньше здесь не бывал.

— Прости, приятель. Я слегка не в себе. Терпеть не могу летать. — Он захлопнул дверцу, а шофер стал поднимать стекло.

— Тогда вам лучше ездить поездом, — вежливо сказал он. — Или гуляйте себе на здоровье!

Такси рвануло с места, а Таннер, повернувшись, посмотрел на дом. Открылась дверь, оттуда выскочила собака, встречая его. Его жена стояла в освещенном холле, и он мог видеть ее улыбку.

Вторник. Три тридцать утра по калифорнийскому времени

Белый французский телефон, на котором стоял приглушенный звоночек, издал сигнал не менее пяти раз. Лейла сквозь сон подумала, что глупо было его ставить на столик Берни. Его этот сигнал разбудить не может, а просыпается она.

Она толкнула мужа локтем в ребро.

— Мой дорогой… Берни, Берни! Телефон.