Васил Иванов - Час пик. Кто убил Влада Листьева?

— В чем?

— В том, что все будет именно так, как ты мне сейчас рассказал? В том, что меня не расстреляют, чтобы удовлетворить жажду крови? Равно как и во всем остальном…

— А я тебя когда — нибудь обманывал? — в свою очередь весело поинтересовался Телохранитель, весело, потому что вое так удачно закончилось, для него, конечно, — честное слово коммуниста!..

В городе сумерки наступают незаметно: «серый час», «время волка». Небо над Москвой становится мертвенно — бледным, а потом сразу же начинает темнеть — быстро, буквально на глазах. Кремлевские стены сочатся сукровицей, и только телефонные плоскости привычно поблескивают, как хирургические инструменты в абортарии. В такое время лучше всего думается, такое время мысли скорей, чем в какое — нибудь иное время, склоняются к аллегориям и ассоциациям.

Да, любое сравнение хромает, но «врач — гинеколог» — лучше и не придумаешь. Потому что опытный врач должен не только грамотно избавить от нежелательного шюда, не только уметь быть интеллигентным и предельно обходительным но, как и всякий врач, уметь сокрыть от больного его участь, знать, какое слово тот хочет услышать — особенно, если такой больной приговорен и ему уже ничего не поможет…

…неприметная в московской автомобильной толпе желтая «волга», покружив по центру Города, пересекла сперва Бульварное, затем Садовое и выехала на Ленинградский проспект.

Сырой весенний ветер надул на ртутное небо рваные комки облаков, лужи и грязь немного подсохли; было только слышно, как в салоне ровно и зловеще гудит отопитель, да в днище машины иногда попадают мелкие камешки.

По соседним рядам проспекта проносились автомобили, сигналили, толкались перед перекрестками, суетливо перестраиваясь из ряда в ряд; по грязным, мокрым обочинам муравьинно бежали чем — то перепуганные, озабоченные прохожие — тоже, наверное, боялись опоздать…

Скоро и тут, в Russia, будет точно также, как и в New York; все эти злые хмурые people, сломя голову, куда — то спешат, торопятся, всем надо было успеть, угнаться, никто не хочет оставаться последним…

Быть последним в очереди, в жизни, быть аутсайдером — нет ничего хуже. Писатель понял эту прописную истину в United States of America. Можно быть предпоследним, предпредпоследним, но — не в самом хвосте. Остаться последним, признать себя неудачником, — нет ничего страшней, позорней, ужасней, безобразней, бездарней. кошмарней, чем это. Наверное, еще хуже, чем быть импотентом…

Hавернoe, самое страшное ощущение — это когда никто не подталкивает тебя в спину, когда ты не ощущаешь чьего — то горячего дыхания в затылок…

Но теперь ему дышали в затылок, но это была уже не очередь; это было что — то страшное, ужасное, непонятное, совершенно необъяснимое — не только рационально, конкретно, но и абстрактно — умозрительно.

Кто они, эти страшные люди с зелеными туберкулезными клевками глаз, с жуткими электронными голосами — автоответчиками, так нагло и бесцеремонно затолкавшие его в машину, будто бы гнусные black наркоманы a New York, но не где — нибудь в South Bronks, а в центре столицы мировой державы?

Конкуренты из другого издательства?

Страшное и до сих пор вездесущее КГБ?

Люди Телохранителя, куда более страшные, чем все спецслужбы мира, вместе взятые?

Профсоюз киллеров — кто — то из тех самых, которые отравили на тот свет его героя?

Бандиты, которые теперь будут вымогать мзду, выкуп с Издателя?

Может быть… может быть это просто какая — нибудь ошибка, досадное, как говорится, недоразумение, и он, Писатель, когда выйдет из этой желтой «волги» целым и невредимым, обязательно опишет забавное приключение в последней главе будущего бестселлера?

Если, конечно, выйдет…

Вряд ли недоразумение: голос — то — будто бы электронный, аэмоциональный такой голос — тот самый, из трубки…

Автоответчик: «не. надо. тебе. этим. заниматься.»

А чем таким он занимался?..

Просто выполнял свой гражданский, понимаете ли долг — распутывал хитросплетения жизни и смерти известного и любимого всеми журналиста, замечательного человека, профессионала высшей пробы, доброго гения Останкино Влада Листьева… Которого любили все. Гражданский и, если на то пошло — коммерческий долг перед Издателем, который вложил в него деньги…

Что тут такого?

Писатель, немного осмелев, повертел головой — и куда это его везут?

В Шереметьево, что ли? Что, сейчас на самолет посадят и — из страны?

Насилуя мышцы лица, чтобы изобразить хоть какое— то подобие улыбки, он со скрытым, почти безотчетным подобострастием спросил:

— А куда мы едем?

Спутники промолчали будто бы не расслышав вопроса. А может быть, и действительно не расслышали, может быть, они глухие, может быть, запрограммированные роботы с немигающими лампочками блевотного цвета?

Писатель попытался высвободить руку — она по— прежнему была заломана, но тут же ойкнул от боли.

— Не делай лишних движений, — ледяным голосом посоветовал тот, что сидел слева.

Ой, как больно — зачем же они ему руки — то ломают?

Не знают, что ли, что он — писатель, который тут, в Russia, больше чем писатель, и что ему над руками работать — писать, писать, писать, писать, издавать свои детективы — мелодрамы — триллеры как минимум стотысячными тиражами и писать, писать, писать, чтобы вновь издавать и…

И на хрена он в эту литературу полез?

Сидел бы лучше на Брайтоне, среди таких же, как и он, работал бы таксистом спокойненько… Ведь таксист в New York — не больше, чем таксист…

Уже темно, и улицы, которыми катит желтая «волга», совершенно незнакомы Писателю. Какие — то плавающие в черно — чернильной, как гематома, темноте окраинные микрорайоны, заводские трубы, бетонные коробки…

Боковые стекла запотели ничего не видно. И дождь начался, как назло.

Желтая «волга» движется плавно, с трудом преодолевая сопротивление заводненного пространства; точно подводная лодка среди донных ущелий, подсвечивая себе путь фарами — прожекторами, иногда освещая ближним светом встречно проплывающие субмарины с красными и оранжевыми хвостовыми огнями. Коралловые безлистные деревца, робко тычащие вверх, на поверхность поломанными пальцами, фосфоресцирующие прямоугольники в стенах ущелий, дождь только угадывается — по шуму над головой…

Еще минут десять — и автомобиль подъезжает к металлическим воротам; они тут же отодвигаются.

А впереди уже маячит какое — то здание — то ли ангар, то ли пакгауз, то ли небольшой завод. Еще одни ворота — прямо в стене, и тоже открываются сразу же, как по незримой команде…