Галина Романова - Любитель сладких девочек

Занимаешь привилегированное положение на заводе, однако каждый день наверняка ставишь отметку у коменданта!

— Наблюдательная… — задумчиво хмыкнул Володя, потирая пальцы, хранившие восхитительную упругость ее колена.

— Какую тайну ты оберегаешь? Что произошло в твоей шикарной жизни? Отчего ты оставил свою красавицу жену и укатил к черту на кулички? — Маша выслушала его замечание и продолжала кричать, всплескивая руками, с которых до самых локтей скатывались рукава широкого свитера. — Только последний идиот способен оставить такую женщину в одиночестве! Подобных красавиц не оставляют даже на день…

— Это она меня оставила, а не я. — Володя с грохотом поставил локоть на край стола, уложил на сжатый кулак щетинистый подбородок и задумчиво уставился на Марию. — Я никогда бы не посмел оставить ее. Никогда. Это она меня оставила. Просто взяла и ушла из моей жизни навсегда. И уже никогда и ни за что не вернется. Потому я и здесь.

Все просто.

— Чушь! Нельзя было так просто сдаваться! Когда-нибудь она все равно вернулась бы. Ты же любил ее. Любил?

— Больше жизни. Так, во всяком случае, мне тогда казалось. Казалось до тех пор, пока… — Он умолк, не отводя взгляда от ее раскрасневшихся щек.

— Она все равно вернулась бы!

— Ты не поняла. — Володя медленно, словно в кадре замедленной съемки, протянул к ней руку и легонько коснулся ее порозовевшего лица. — Ты очень-очень молода… Молода и прекрасна… И нужно совсем немного усилий, чтобы сделать это лицо совершенным.

Он принялся водить кончиком пальца по ее бровям, векам, овалу лица и контуру губ, слегка надавливая, приподнимая и поглаживая кожу, словно умелый скульптор, пытающийся придать несовершенной заготовке законченный вид.

Маша зачарованно молчала. Ее никто и никогда прежде не трогал именно так. Гладили, ласкали, тискали, принимая такой, как есть: невыразительной, блеклой и безнадежной. Пытаться что-то вылепить из ее внешности не пробовал никто и никогда, даже мать, поставившая на Машино будущее все свое состоятельное "я".

— Твои губы удивительной формы, — продолжал говорить Володя, взяв ее лицо теперь уже в обе ладони. — Такой нежной, непередаваемо нежной формы и цвета. Кажется, что тебя никогда и никто прежде не целовал. Это самообман… Конечно же, это самообман, но он прекрасен…

И он поцеловал ее. Без всякой предварительной подготовки и вступлений. Просто приблизил свое лицо к ее и, не отнимая своих рук от ее щек, долго и жадно поцеловал ее.

— Как тебя зовут? — спросила она, когда он отпрянул, тяжело и прерывисто дыша.

— Хорошенькое начало… — последовало его смущенное покашливание, и он запоздало представился:

— Владимир… Панкратов Владимир Николаевич. А ты Мария.

Он силился уловить какой-нибудь ответ на дне ее непроницаемо-темных глаз, но тщетно: там было сумрачно, как в омуте. Ни малейших намеков на лихорадочный блеск, разбуженный его прикосновением, ни трепета острых ресниц, таких прямых и длинных, что, кажется, уколешься. Стоит только прижаться щекой покрепче, и уколешься непременно, но она этого не хотела. Он понял сразу. По тому, как она целовалась, как просто, без эмоций отреагировала на его поцелуй. И как смело и выжидающе смотрела на него после всего этого.

— Да, я Мария. — Она шумно втянула в себя воздух и со злобной гримасой, мгновенно исказившей ее лицо до неузнаваемости, выпалила:

— Сидорова Марь Иванна. Как тебе это? Не слабо? Чуть лучше, конечно, чем Иванов Иван Иваныч, но тоже хорошо. Это для меня похлеще родимого пятна на щеке. Это епитимья, которую наложили на меня мои родители. И, наверное, именно из-за этого мне постоянно не везет! Только-только пытаюсь войти в нужную мне комнату, как непременно попадаю в другую, выход из которой непременно упирается в тридцать три тупика. Черт знает что!.. Что ты так смотришь на меня?!

Володя нехотя отвел глаза и быстро, словно боялся, что его перебьют, заговорил:

— Гм-м-м… Твоя теория относительно твоего имени ошибочна, поверь мне. Над каждым из нас тяготеет рок. Просто иной умеет его обойти, свернув в нужный момент, другой просто-напросто не заметит. Ну а такие вот, как мы с тобой, обречены всю жизнь тащить его досаждающую тяжесть. Сгибаться до самой земли, корчиться и кряхтеть… Потом пытаться все это сбросить с себя, но… Но мы обречены…

Она вдруг все поняла. Почему? Ни за что на свете она не смогла бы дать вразумительного ответа на этот вопрос. В какой-то непередаваемо краткий момент это ударило ей в голову, и она все поняла.

— Как давно умерла твоя жена?.. Ты убил ее?..

Володя не отпрянул, не вскинулся в гневном протесте, не накричал на нее. Его спина мгновенно прогнулась, превращая его молодое тренированное тело в жалкое немощное туловище нахохлившегося старца. Голова безвольно повисла меж поникших плеч, и тут он отчаянно замотал ею из стороны в сторону, скорбно выкрикивая:

— И ты туда же?! И ты тоже?! Как ты могла?!

Как ты могла подумать такое?! Ты!.. Которая прошла тот же путь, что и я! Да я любил ее! Любил даже тогда, когда узнал о ее изменах… Представляешь, она мне изменяла! Хотя это невозможно представить!..

— Это не так уж трудно, — Маша заметила, как уязвленно дернулся его подбородок, и поспешила утешить:

— Я не тебя имела в виду, а себя. Мой муж… Все дело в нем… Мой покойный муж считал делом чести трахнуть любую женщину, подошедшую к нему ближе, чем на пару метров. Он был… таким.., безупречно красивым.., мерзавцем… Боже, каким красивым было его тело! Его совершенное, гладкое тело в буграх мышц. Такого золотистого оливкового цвета, которое хочется гладить и ласкать бесконечно… Он любил, когда на него смотрели.

Когда им любовались… Представляешь, он заставлял меня присутствовать в ванной, пока он купается! Я могла делать что угодно: сидеть на стульчике и смотреть на него, чистить зубы, сушить волосы феном, но мое присутствие было для него обязательным. Сначала мне это нравилось, потом ничего, кроме боли, не причиняло. А однажды он рассмеялся мне в лицо, открыв совершенный по форме рот. Оскалил безукоризненные зубы в хищном оскале… И сказал мне, что трахнет мою мать… Что она осталась единственной женщиной в городе, которую он еще не трахнул… И я…

— И ты швырнула ему в ванну включенный фен?! — Спина Панкратова выпрямилась и натянулась тетивой, а руки впились в край стола, словно он боялся лишиться опоры и упасть, услышав ее ошеломляющий ответ.

Если бы он ее ударил, ей было бы легче. Но он произнес вслух то, что она больше всего боялась услышать.

Маша взвилась с табуретки, подскочила к нему вплотную, ухватила за плечи и начала трясти что было сил, громко вопя и брызжа слюной ему в лицо.

— Я не делала этого, понял? Я не делала этого!