Татьяна Устинова - Отель последней надежды

— Простите, — перебил ее американец. Должно быть, информация про колонны поразила его каучуковое воображение. — Как — не закреплены? Разве такие громадные колонны могут быть не закреплены? Это же опасно для жизни тех, кто проходит и проезжает мимо в автомобилях!

— Они стоят под действием собственной тяжести.

— Этого не может быть, — недоверчиво сказал Дэн Уолш, задрал голову и посмотрел вверх. — Они не могут так стоять.

— Они стоят, как стоит на столе стакан, — пояснила Надежда злорадно. Злорадно оттого, что оправдались ее подозрения в том, что он тупой. — Представьте себе, что вы поставили на стол стакан. Он не может вдруг просто так взять и упасть! А на эти колонны сверху еще давит портик, видите? Как бы придавливает их, и они стоят еще тверже!

— Это удивительно! Русские инженеры всегда славились своей смекалкой.

Видимо, он ожидал, что она возрадуется такой его высокой оценке, но она сказала, что Монферан не русский инженер, а француский архитектор, и про его смекалку она ничего не знает, зато знает, что он построил множество замечательных зданий в Санкт-Петербурге.

Американец посмотрел на нее внимательно и вдруг спросил, почему она так нервничает.

— Ай эм файн, — уверила его Надежда. — Со мной все отлично.

Американец пожал плечами.

— Это не праздное любопытство, — сказал он равнодушно. — Мне не нравится, как вы себя ведете, и этому должны быть какие-то объяснения.

— А как я себя веду?!

— Вы постоянно чем-то удручены, не находите себе места, много курите и стараетесь как можно меньше общаться с людьми. Вы или что-то скрываете, или у вас проблемы. Если проблемы, я бы хотел знать, какого рода. Вы должны с пониманием отнестись к моему вмешательству в ваши дела, ведь мне придется обеспечивать безопасность…

— Мои проблемы на безопасности главы вашего государства никак отразиться не могут!

Полковник Уолш посмотрел серьезно.

— Я могу настоять на том, что ваше присутствие в отеле нежелательно во время визита, — сказал он неторопливо. — В том случае, если я не пойму причины вашего странного поведения.

— Причины моего странного поведения в том, что от меня ушел муж, которого я горячо любила! — выпалила Надежда, ужасаясь тому, что говорит такие пошлости — «горячо любила», надо же!

Полковник очень разозлил ее. Даже не он сам, а то, что, оказывается, все переживания написаны у нее на физиономии, и он сразу заметил ее «странное поведение», и, должно быть, все заметили, — ужасно унизительно.

— Когда?

— Извините?..

— Когда ваш горячо любимый муж от вас ушел? — Это прозвучало так, словно муж внезапно помер, и Надежду это вдруг позабавило.

Он и вправду ушел, как умер. Даже не позвонил ни разу.

— Полтора месяца назад.

— Вы подали на развод?

— Я нет, мне это не нужно, а он — не знаю. Скорее всего, нет, потому что.., наверное.., он предупредил бы меня.

Тут она поняла, что совсем не знает, предупредил бы он или нет. Это в прошлой жизни она все про него знала, а в этой не знает ничего!

— Моя жена тоже ушла, — вдруг сказал американец. — И тоже примерно полтора месяца назад, как раз когда стало ясно, что мы готовим визит и летим в Россию.

— Как?! — поразилась Надежда.

Ей почему-то казалось, что такая беда может быть только у нее одной-единственной в мире. Нет, конечно, теоретически она знала, что миллионы людей расходятся, чтобы встретить потом кого-то еще и начать так называемую новую жизнь, но в глубине души все же была уверена — ни с кем, кроме нее, этого не могло случиться.

— Она получила повышение и назначение в Сиэтл. А мы все восемь лет прожили в Вашингтоне. Она сказала, что не может больше жить с человеком, которого никогда нет дома. А тут еще наши знакомые купили особняк в пригороде, а я на государственной службе и такой особняк не смогу себе позволить никогда. И она ушла от меня.

И он стал смотреть на собор, и Надежда стала смотреть на собор.

«Храм мой храм молитвы наречеца» — было написано золотыми буквами на темном граните, и буквы сияли в свете заходящего солнца, и американец спросил, что именно там написано. Надежда объяснила.

— А вы ее любили? — спросила она после того, как объяснила.

— Да.

— И вы долго были женаты?.

— Восемь лет. И еще жили вместе, когда учились в университете в Нью-Йорке. Она была смешная. Не умела говорить, не умела держаться. Потом всему научилась. Она талантливая и быстро все схватывает.

— И что вы теперь будете делать?..

Он не понял.

— Что именно я буду делать?..

— Да, да! Что вы будете делать? Как вы станете жить? Куда денете ваши восемь лет, университет, воспоминания, фотографии?! Куда вы денете жизнь, которой жили раньше и которой больше никогда не будет?!

— Вы так спрашиваете, — сказал он серьезно, — как будто я знаю ответы на эти вопросы.

— А вы не знаете?

— Нет.

— И я не знаю! Но я сегодня целый день хочу позвонить мужу, и все время думаю только о том, чтобы вы от меня отвязались и чтобы я могла просто набрать его номер и услышать его голос! Вы это понимаете?!

— Понимаю, — согласился Дэн Уолш. — Только ничего хорошего из этого не выйдет.

— Почему?! — закричала Надежда. — Ну откуда вы знаете, что не выйдет?! Вы что, пророк?! Кумская Сивилла?! А вдруг он сидит и ждет, и смотрит на телефон, и думает только о том, что я ему не звоню?! Вдруг он не решается мне позвонить, потому что он гордый и сильный человек и не может перешагнуть через себя?! А я позвоню, и все вернется и станет как было?! А вы мне мешаете! Вы и Лидочка!

— Я вам не мешаю, — процедил американец сквозь зубы. — Хотите, я отойду и стану под эту вашу колонну, которая может упасть на любого проходящего мимо, а вы звоните! Оттуда ничего не слышно, а вы мне потом скажете, изменилась ваша жизнь или нет! Хотите?!

— Да! — крикнула Надежда. — Да, хочу! Идите хоть под колонну, хоть к черту, а лучше всего в «Англию», а я прямо сейчас позвоню своему мужу!

И она выхватила из сумки телефон.

Слезы текли и капали на панель мобильника, и руки отчего-то тряслись, как будто она шизофреник или алкоголик. Нужно сходить к доктору Трутневу. Пусть он ей валокордин, что ли, дает! По тридцать капель ежедневно!

Американец не пошел ни к черту, ни в «Англию». Он оглянулся по сторонам, примерился и, опершись рукой, длинным прыжком перемахнул через заграждение, окружавшее запертый на ночь собор, проскакал по ступенькам вверх и исчез за колонной.

Надежда проводила его взглядом. В трубке длинно гудело.

— Да, — сказал совсем близко уверенный голос человека, по которому она так печалилась и который ее разлюбил. — Да, я слушаю!

— Павлуш, привет, — быстро выговорила она и утерла слезы. Господи, как она рада его слышать! — Это я.

Он помолчал.