Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Холодный, но уже по-весеннему яркий рассвет застал Басаргина на льду озера, которое значилось далеко не на каждой карте здешних мест и даже не имело официального названия. Волчанские жители, однако, знали это место хорошо, ходить сюда не любили, а именовали озеро попросту — Чертовой Прорвой. Дно его, если оно тут вообще имелось, располагалось на очень большой глубине. На какой именно, никто не знал и узнать, насколько было известно Басаргину, не пытался.

Место было красивое, хотя и мрачноватое, окруженное крутыми лесистыми склонами, потаенное. Не тратя времени на любование здешними красотами, до которых ему, к слову, не было никакого дела, весь начеку, как взведенный курок, придерживая левой рукой ручку приоткрытой двери, Басаргин вел машину по скользкому льду, слушая, как тот потрескивает под ее тяжестью. Этот звук напоминал сочный хруст, с которым разламывается пополам спелый арбуз; Басаргину не так уж часто доводилось слышать, как ломаются арбузы, и этот звук относился у него к числу наиболее ярких врезавшихся в память впечатлений. Сейчас он, правда, означал кое-что иное, куда менее приятное; глядя в щель между дверью и порогом, капитан видел, как по рыхлому, полупрозрачному льду, змеясь и удлиняясь на глазах, разбегаются предательские трещины, сквозь которые местами проступала вода.

Наконец он решил, что хватит испытывать судьбу, и остановил машину, тем более что и так уже выехал, считай, на середину озера. Как только капитан заглушил двигатель, доносившийся снаружи хруст стал громче, отчетливее. Басаргин выпрыгнул на опасно прогибающийся лед, первым делом выхватил из салона свои лыжи, которые в случае чего могли послужить опорой, и, бросив их себе под ноги, замер, прислушиваясь.

Осторожно, бочком придвинувшись к стоящему с сиротливо распахнутыми дверцами «хаммеру», Басаргин дотянулся до канистры, свинтил пробку и расплескал содержимое емкости по салону. В морозном утреннем воздухе отчетливо запахло керосином. Капитан бросил канистру на сиденье; туда же полетел знаменитый нож Горки Ульянова.

Через несколько секунд «хаммер» уже превратился в косматый шар всепожирающего пламени, а Басаргин, разбрызгивая сапогами подледную воду, оскальзываясь, держа под мышкой лыжи, торопился прочь по тонкому льду. С разбега проскочив полутораметровую полосу плескавшейся у самого берега темной ледяной воды, он воткнул лыжи в снег и присел на камень, глядя на полыхающий посреди озера дымный костер. Черный дым, завиваясь штопором, уходил в безоблачное, прямо на глазах наливающееся радостной весенней синью небо, красные отблески весело плясали в лужах талой воды, которой вокруг «хаммера» становилось все больше.

Басаргин неторопливо продул папиросу и закурил, борясь со знакомым неприятным ощущением, которое в последнее время все чаще стало его посещать. Показалось вдруг, что он уже давненько, едва ли не с самого начала, занимается тут, в Волчанке, чем-то не тем, чем должен бы заниматься начальник милиции, и чем, помнится, намеревался вплотную заняться зеленый лейтенант Семен Басаргин, возвращаясь по окончании милицейской школы в родные места.

А с другой стороны — ну чем таким особенным он тогда собирался заняться? Чем таким хитрым, недоступным пониманию простого смертного вообще должен заниматься начальник милиции? А? Порядок обеспечивать — вот чем. Устанавливать его и поддерживать. Так ведь капитан Басаргин только этим круглые сутки и занят! Другое дело, что порядок — это такая штука, такое слово, в которое каждый человек вкладывает свой собственный смысл. Покойный Горка Ульянов, к примеру, считал, что в доме у него царит полный и окончательный порядок, и всеми силами старался его поддерживать. И кому какое дело, сколько у него под кроватью грязных носков, а за печкой — тараканов, пока он соседям жить не мешает?

Тут, конечно, можно возразить, что дело милиции, вообще-то, следить за соблюдением законности, а не какого-то там непонятного порядка. Но, во-первых, следить за соблюдением этой самой законности должна не милиция, а прокуратура (все по тому же закону, между прочим), а во-вторых, кто посмеет сказать, что капитан Басаргин этим не занимается? Закон в Волчанке соблюдают все, от мала до велика, — по крайней мере, все, для кого он писан и кого касается. А где оно по-другому? Везде ведь одно и то же, а кое-где еще и похуже. Так что капитан Басаргин со своими обязанностями справляется, будьте уверены!

Вся эта демагогия, она же софистика, как обычно, помогала очень слабо. От таких приступов неуверенности в себе, в дяде Коле и в деле, которым они сообща занимались уже далеко не первый год, Семена Басаргина всегда спасали совсем другие соображения — такие, что их он боялся до конца формулировать даже мысленно. Начнешь все это целенаправленно обдумывать, назовешь, хотя бы даже и про себя, вещи своими именами, а потом, того и гляди, проговоришься — по пьяному ли делу, во сне ли, неважно. Важно, что говорить об этом нельзя, иначе — кердык.

Подтаявший, рыхлый озерный лед не выдержал наконец совокупного действия огня и тяжести. Что-то лопнуло со звуком, похожим на винтовочный выстрел, раздался протяжный, душераздирающий треск, пылающий посреди озера костер шевельнулся, и Басаргин увидел, как тяжелая машина, покоробленным черным контуром виднеющаяся сквозь завесу ревущего огня, накренилась и начала медленно, будто нехотя, уходить кормой под расступающийся, изломанный, встающий дыбом лед. Пламя лизало черную воду и торопливо карабкалось наверх по обугленным бортам, будто спасаясь от неминуемой гибели; погружаясь в озеро, раскаленный металл шипел так, что это слышал даже сидевший на берегу Басаргин. Вода вскипала вдоль бортов над расширяющейся полыньей, смешиваясь с дымом, серым облаком заклубился пар. Внутри этого облака что-то трещало, постреливало, стонало; снова раздался звучный хруст, и задранный нос «хаммера» рывком осел, провалился и начал быстро погружаться в воду. Огня и дыма становилось все меньше, а пара, наоборот, больше, пока над волнующейся, бурлящей, черной, как нефть, поверхностью Чертовой Прорвы не остался только уголок железной крыши с пляшущими на нем жалкими язычками умирающего пламени. Затем откуда-то из-под воды, громко, на все озеро, булькнув, вырвался огромный пузырь воздуха, крыша качнулась и погрузилась целиком, оставив после себя только пар да рваную радужную пленку на мелких беспорядочных волнах. В утренней синеве медленно рассеивалось дымное облако — уже не черное, а серое, с каждой секундой делавшееся все бледнее и прозрачней.

Басаргин сунул в карман потухшую папиросу и встал. Конечно, ничто не мешало ему просто бросить окурок в снег, но без следа — это значит без следа. И если кто-нибудь когда-нибудь захочет понять, куда, черт возьми, запропастился «хаммер» с московскими номерами вместе со всеми людьми, которые в нем сидели, то ни здесь, ни в Волчанке, ни где бы то ни было еще этому любопытствующему типу не удастся отыскать ничего, что могло бы послужить ключом к разгадке этой тайны.