Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Лежа в полумраке на узкой гостиничной кровати и слушая грозный, похожий на рычание голодного льва в африканском вельде Гошин храп, Аристарх Вениаминович попытался обдумать услышанную накануне историю, благо делать все равно было больше нечего. В оборотней он по-прежнему не верил ни на йоту — не так его воспитали, не так была прожита жизнь, чтобы на слово, без доказательств, поверить в подобную мистическую ерунду. Священник-чернокнижник. Это в здешней-то глуши! Возможно, на старости лет, выжив из ума, этот их отец Митрофан действительно измыслил какую-то ересь собственного, домашнего разлива и начал эту ересь проповедовать, за что и был в результате наказан в полном соответствии с тогдашними суровыми нравами. Но чернокнижие, колдовство?! Нет, нет и нет, этого быть попросту не могло.

Тогда что же — действительно снежный человек? Но ведь это почти то же самое! Мы — люди современные, в вампиров и оборотней не верим, а вот в снежного человека или какого-нибудь плезиозавра, обитающего в шотландском озере Лох-Несс, поверить готовы. Как дети малые, ей-богу. Кроме того, ни одно из имеющихся в мире свидетельств о встречах со снежным человеком не способно навести на мысль, что это загадочное существо настолько агрессивно, что может истребить целую геологическую партию. Хотя, с другой стороны, если снежный человек оторвет тебе твою старую глупую голову, рассказывать об этом коллегам и соседям ты уже не пойдешь, это факт. Рассказывать могут живые — те, кому в силу каких-то причин повезло уцелеть, не навлечь на себя гнев таинственного обитателя снегов. А те, кому не повезло, молчат.

В полутьме провонявшего перегаром и несвежими Гошиными носками гостиничного номера Аристарх Вениаминович невесело, скептически усмехнулся в бороду. Предполагать можно все что угодно — в том числе, кстати, и наличие в здешних краях такого неизвестного современной науке явления, как оборотень. Но, не увидев своими глазами, утверждать что бы то ни было с уверенностью нельзя. А что можно утверждать с уверенностью? Что мы видели своими глазами? То, что местные жители ни за какие коврижки не желают идти в монастырь, и даже директор школы — человек явно неглупый, здоровый, сильный и не робкого десятка — прямо признался, что идти туда боится. Одними бабьими сказками целый поселок, как ни крути, не запугаешь. Значит, что-то такое тут все-таки есть.

Вот тебе, Аристарх Вениаминович, и фрески работы Иннокентия Волошина! Вот тебе и забытый памятник русской архитектуры! Вот и получил ты, старый дурень, то самое сильное эстетическое впечатление, за которым сюда ехал. Сам напросился, думал хоть напоследок, на склоне дней, открыть для людей что-то стоящее, положить в сокровищницу русской культуры еще одну жемчужинку. Не по чину занесся, господин Покровский!

Аристарх Вениаминович даже тихонько закряхтел от досады и попытался подумать о чем-нибудь другом, более приятном, чем постигшее его тут разочарование. Однако мысли так и бегали по кругу, все время возвращаясь к рассказанной директором школы истории. В конце концов старый реставратор подумал, что напрасно себя изводит: окончательное решение принимать все равно не ему и, уж конечно, не директору местной школы, а Петру Владимировичу Краснопольскому. Он человек сухой, резкий и в высшей степени прагматичный, и в багаже у геологов, Аристарх Вениаминович сам это видел, имеется оружие — хорошие современные карабины, с которыми не страшны ни волки, ни медведи, ни снежные человеки.

Правда, серебряные пули Петр Владимирович вряд ли догадался прихватить.

Поймав себя на этой мысли, Покровский немножко разозлился и решил, что пора вставать, пока не додумался до чего-нибудь похлеще. Тем более что за окном уже совсем рассвело, часы показывали без четверти шесть, и из леса, окружавшего поселок, доносилось многоголосое щебетание встречающих утро птиц.

Старик выбрался из кровати, оделся, подумал, не открыть ли ему окно, но пожалел Гошу: комары тут были серьезные, самые настоящие упыри, и спящий мертвым сном крепко поддавшего накануне человека Зарубин был для них завидной жертвой — пока проснется, выпьют досуха, и гляди еще, чтоб до костей не обглодали.

По дороге в уборную, которая тут размещалась в конце коридора, Аристарх Вениаминович размышлял, действует ли на комаров всосанный вместе с кровью пьяного человека алкоголь. К окончательному выводу он прийти не успел — его отвлекли сердитые голоса, доносившиеся, несмотря на ранний час, из-за двери номера, занимаемого Краснопольским. Прислушавшись, старик с некоторым удивлением убедился, что начальник экспедиции спорит не с кем-нибудь, а со сменным водителем экспедиционного «газона» Федором Молчановым, и не по поводу какого-нибудь мелкого нарушения или поломки автомобиля — нет, куда там! Спор шел о перспективах всей, понимаете ли, экспедиции, а также о том, что можно, а чего нельзя делать ее участникам в ближайшее время, например сегодня.

Покачивая головой, с казенным полотенцем через плечо, старик продолжил путь к местам общего пользования. Чему тут, в конце концов, удивляться? Этот Молчанов, несомненно, умеет водить грузовик, но его настоящие таланты и интересы явно лежат в какой-то иной области, и Петр Владимирович, похоже, прекрасно об этом осведомлен. Да и догадаться, в сущности, нетрудно. Во-первых, еще один водитель экспедиции ни к чему, а во-вторых, сразу видно, что роль простого шофера так же подходит Молчанову, как уссурийскому тигру — амплуа домашней киски.

Аристарх Вениаминович умылся, почистил остатки зубов и, перекинув через плечо влажное полотенце, пошел по коридору обратно. В номере начальника экспедиции уже было тихо. Гоша по-прежнему храпел на своей кровати, и даже в той же позе. Широким потоком вливавшийся в комнату через окно солнечный свет его явно не беспокоил, но Покровский все равно задернул занавески. Пока он этим занимался, взгляд его упал на лесистый отрог, что громоздился над поселком, — огромный, угрюмый, с голыми, почти отвесными скалистыми выступами и прочими красотами, подобающими данной дикой, едва-едва освоенной человеком местности.

Покровский подумал, что, судя по невольно подслушанному спору, день сегодня намечается свободный, пустой и что, следовательно, ничто не мешает ему привести в исполнение свой замысел, ради которого он тащил в такую даль тяжеленный ящик с красками, — сделать пару этюдов с натуры. Это занятие Аристарх Вениаминович любил и уважал, поскольку считал, что без работы с натурой художник уподобляется собаке, вечно ловящей себя за хвост, варится в собственном соку и мало-помалу деградирует, начиная маскировать отсутствие настоящего мастерства модными приемчиками. В искусстве Покровский был реалистом и считал, что человеку, не умеющему грамотно изобразить простейший школьный натюрморт, какую-нибудь вазочку с фруктами или хотя бы композицию из геометрических фигур, вообще не следует браться за кисть. Это свое убеждение (или заблуждение, с точки зрения многих современных художников) Аристарх Вениаминович отстаивал всячески и был так же строг к себе, как и к окружающим. Выходы на пленэр были для него альфой и омегой профессионального роста, а рисовать в Сокольниках, Измайловском парке и иных лесных массивах столицы ему уже, честно говоря, наскучило. Поэтому, пристраивая на костлявом старческом плече испачканный засохшими масляными красками брезентовый ремень тяжеленного этюдника, Покровский пребывал в приподнятом настроении. На время он даже позабыл о вчерашнем разговоре с Выжловым, но вспомнил о нем сразу же, едва вышел на крыльцо гостиницы.