Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

— Объясняет, — с горечью повторил Краснопольский. — Я где-то читал, что гипотеза о существовании Бога очень удобна: она позволяет все объяснить, ничего не узнавая.

— Я тоже это читал, — согласился Выжлов. — Только не помню, где именно.

— На все Божья воля, — будто не слыша, продолжал начальник экспедиции, — все в Божьей руке, Бог дал, Бог и взял. Действительно, дикость! Оборотни какие-то. ч-черт!.. необратимые! Чего только люди не придумают, лишь бы ничего не узнавать! Сочиняют одни бредни, чтобы подкрепить ими другие, которые, в свою очередь, подпирают третьи, чтоб те не рассыпались.

— Я с вами целиком и полностью согласен, — сказал директор школы и аккуратно, не пролив ни капли, наполнил рюмки по третьему разу. — Вчера после ухода ваших товарищей я долго об этом размышлял, а сегодня, послушав Степана, окончательно понял, что с меня довольно. Хватит! В конце-то концов, я человек с высшим образованием, и то, что можно простить охотнику, три четверти жизни проводящему в лесу, для меня непростительно. Да, привыкнуть можно ко всему на свете. Можно, наверное, приучить себя есть кал и даже начать со временем получать от этого процесса определенное удовольствие. Но я так жить не желаю! Целый поселок живет, как в каменном веке, боясь какой-то лесной нечисти, кикиморы болотной! Надоело!

— Вы решили уехать? — не слишком заботясь о том, чтобы это прозвучало натурально, изумился Краснопольский.

— Я решил пойти с вами к монастырю, — спокойно, будто не заметив насмешки, заявил Выжлов. — В конце концов, если бы не было людей, нарушающих запреты и табу, человечество до сих пор существовало бы в каменном веке.

— Ну, положим, человечеству до ваших волчанских тайн нет ровным счетом никакого дела, — сказал Глеб, чтобы скрыть вполне естественное изумление.

Решение директора школы застало его врасплох, и он, честно говоря, не знал, что ответить по существу. Помимо всего прочего, Глеб сильно сомневался в том, что школьный учитель может принести экспедиции хоть какую-то пользу в качестве проводника. Сергея Ивановича можно было понять: он выбрал самый подходящий момент, чтобы внутренне взбунтоваться против того, что именовал дикостью. Как ни крути, а затевать подобный бунт легче, чувствуя поддержку ученых столичных скептиков, вооруженных к тому же мощными охотничьими карабинами. Осуждать его за это было нельзя; даже если бы геологи и реставраторы прибыли сюда на танках и с огневой поддержкой с воздуха, принятое Сергеем Ивановичем решение все равно потребовало бы незаурядной смелости. Вот только будет ли от этого решения толк? Все-таки директор школы — далеко не лучшая из кандидатур на почетную должность проводника.

— У человечества, — по инерции добавил Сиверов, — хватает других забот, ему ваши оборотни до лампочки.

— Ой ли? — живо возразил Выжлов. — Если удастся добыть это существо, человечество, как мне кажется, такая находка заинтересует гораздо сильнее, чем запасы малахита в заброшенной больше века назад штольне. Ведь это же новый, неизвестный науке вид! Возможно, это — то самое пресловутое недостающее звено в эволюционной цепи. И не ископаемое, заметьте, а ныне здравствующее!

— Гомо волчанис, — подсказал Глеб. — А, Петр Владимирович? Как вам нравится перспектива вписать свое имя золотыми буквами в историю мировой антропологии? «Человек Краснопольского» — это звучит гордо! Что, в самом деле, по сравнению с этим какой-то малахит?

— Если бы нам удалось просто добраться до демидовской штольни и осмотреть ее, я бы с удовольствием уступил эти лавры Сергею Ивановичу, — сказал начальник экспедиции. — В конце концов, это ведь его идея. А меня сюда не за снежным человеком прислали, а именно за малахитом. Какой из меня к черту антрополог?

Глеб внимательно посмотрел на него сквозь темные стекла очков. После утреннего происшествия с Аристархом Вениаминовичем начальник экспедиции не только перестал демонстрировать Глебу свое подчеркнуто неприязненное отношение к правоохранительным органам, но и, напротив, принялся ему подыгрывать, да так ловко, что Сиверов то и дело начинал подозревать в этом какой-то подвох. Вот и сейчас Петр Владимирович не смог бы высказаться более уместно, даже если бы Глеб его об этом попросил.

— Из меня антрополог, — развивая мысль, закончил Краснопольский, — как из школьного учителя — Дерсу Узала.

Выжлов наконец понял, что подразумевал этот быстрый обмен ироническими репликами.

— Что? — растерянно переспросил он. — А! Вот вы о чем. Да господи, боже мой! За кого вы меня принимаете? По-вашему, школьный учитель — это диагноз? Я похож на хрестоматийного очкарика, недотыкомку, который способен заблудиться по дороге из кухни в сортир? А ну-ка, пойдемте! Пойдемте, пойдемте! Я сам виноват, хороший хозяин первым делом ведет гостей по всему дому, показывает, где у него что. Пойдемте!

Переглянувшись, Глеб и Краснопольский поднялись с насиженных мест, вслед за хозяином вышли из комнаты, миновали короткий неосвещенный коридорчик и вошли в другое помещение. Выжлов щелкнул выключателем, и Петр Владимирович, не сдержавшись, длинно присвистнул.

Это было что-то вроде кабинета — комната, где хозяин наверняка проводил большую часть свободного времени, и, надо полагать, не без удовольствия. Помещения, куда заходят раз в полгода, как правило, не отделываются с такой любовью и старанием.

Почти половину торцовой стены занимал огромный, искусно сложенный камин — вещь в деревенском доме невозможная ввиду своей полной неприспособленности к климатическим условиям России и явной в связи с этим бесполезности. Камин был не кирпичный, а каменный, и некоторые камни, даже на непрофессиональный взгляд Глеба Сиверова, подозрительно смахивали на малахит. Прямо над камином висела, грозно выставив длинные, как кинжалы, желтоватые клыки, огромная, великолепно препарированная кабанья голова. Посреди кабинета, занимая добрую треть его площади, лежала, распластавшись на полу, гигантская медвежья шкура с хорошо заметной пулевой пробоиной прямо между глаз, а подле каждого из двух стоявших тут удобных, глубоких кресел в качестве ковриков для ног лежали две волчьи, также впечатлявшие своими размерами. Мертвые волки, скалясь, глядели друг другу в глаза, а со стен на них безмолвно взирали рогатые оленьи головы и прочие, более мелкие трофеи.

— Это все ваше? — с уважением спросил Краснопольский.

— Это далеко не все, — скромно ответствовал Выжлов, — а лишь то, что удалось сохранить.

Приспособление, при помощи которого было добыто все это косматое великолепие, тоже было здесь. Над искусно сработанным, антикварного вида, низким столиком к стене была приколочена еще одна волчья шкура, а на ней, поблескивая красным деревом и вороненым, с серебряной насечкой металлом стволов, висело охотничье ружье — старое, прошлого, а может быть, и позапрошлого века, страшно дорогое и очень красивое.