Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

— Значит, договориться с ними никак нельзя, — констатировал Краснопольский.

Судя по тону, этот разговор был для него чем-то вроде игры и ни одному услышанному от Прохорова слову Петр Владимирович не верил ни на грош. Степан Савельевич, однако, то ли не уловил этого нюанса, то ли просто оставил его без внимания.

— Никак, — авторитетно заявил он. — Э, да что там! Стоит мне только словечком на эту тему обмолвиться — оторвут башку и на елку забросят! Им же ни хрена не докажешь! Ольга Степановна — та еще ничего, особенно если ее не злить. Разве что пугнет маленько, а так — ничего. Ну, одно слово — баба. А Пал Иваныч — тот лют. Ох, лют! Да и сынок, Аким, значит, тоже недалеко от бати ушел. Да чего там долго говорить, звери — они и есть звери. Я бы, может, и рад с ними дела не иметь, от меня уже соседи шарахаются, а приходится. Они-то уж привыкли. Попробуй не принеси угощение — того и гляди, самим угостятся, им это раз плюнуть. Старика-то вашего, художника, который из них напугал?

— Да он как-то забыл представиться, знаете ли, — иронически ответил Краснопольский.

— Да ясно, что паспорт не показал! Масти-то он какой?

— Вроде бы серой. Светло-серой.

— Да не серый он, а седой. Пал Иваныч это был. Сам, значит, пожаловал. Проведал, значит, что вам пустынь Волчанская нужна, и пришел поглядеть. Ну, и намекнуть, конечно, чтоб в лес не совались, беду не кликали.

— Тьфу, — тихо, но очень отчетливо произнес Краснопольский.

— А ты не плюйся, — тоже негромко, но очень внушительно отреагировал на это Степан Савельевич. Противореча собственным словам, он тут же звучно отхаркался и сплюнул в траву у забора. — Не плюйся, — повторил он, утирая губы грязным рукавом. — Лучше всего собирайте-ка вы свои манатки и езжайте, откуда приехали. Пока целы, ясно? Я вот сейчас с вами разговоры разговариваю, а сам думаю: а ну как Пал Иваныч про эти наши разговоры проведает — чего тогда со мной будет? Да и не со мной одним, — добавил он, многозначительно посмотрев на Выжлова.

Директор школы поперхнулся папиросным дымом.

— Ну, Степан Савельич, ты это брось, — сказал он.

— Да я-то чего? — пожал плечами Прохоров. — Я ничего. Меня бояться не надобно. А надобно — сам знаешь кого.

Сказав так, он вынул из-под мышки топорище, взял лежащий на верхушке заборного столбика топор, молча повернулся к гостям спиной и, шаркая по траве кирзовыми сапогами, удалился по своим делам.

— Тьфу, — повторил Краснопольский, и, поскольку больше сказать было нечего, первым пошел к машине.

Уже в сумерках Глеб остановил грузовик у калитки дома, где жил Сергей Иванович. Выжлов спрыгнул из кузова на землю и подошел к кабине попрощаться.

— Может, чайку? — предложил он.

Сказано это было со странной многозначительностью, словно директор школы приглашал их не чайку попить, а принять участие в каком-то заговоре. Глеб переглянулся с Краснопольским и, уловив в сумраке кабины его чуть заметный кивок, заглушил двигатель. Затем погасил фары, спрыгнул на землю и, разминая ноги, вслед за хозяином двинулся к дому. По дороге ему подумалось, что вечерние чаепития у директора школы, кажется, понемногу становятся доброй традицией. Как будто они сюда чаи гонять приехали!

Чаек у Сергея Ивановича на этот раз состоял из бутылки водки и вяленого мяса, запах которого вызывал обильное слюноотделение. Краснопольский покосился на водку как на своего личного врага, но тут же махнул рукой, сказав:

— Где наша не пропадала!

— Вот это по-нашему, — засмеялся Выжлов. — В самом деле, где? Вы знаете, — продолжал он, энергичным жестом сворачивая с бутылки крышечку, — я тут недавно видел по телевизору выступление какого-то умного гражданина. К сожалению, не помню, как его зовут. Так вот, он всерьез утверждал, что мы, русские, пьем гораздо меньше любого другого европейского народа, но зато последствия пития у нас, в России, самые катастрофические. Он даже довольно толково объяснил, почему это происходит. Европа пила веками, в результате чего организм среднестатистического европейца перестроился, приспособился и в нем появился, как он это назвал, «порченый» ген. А русские спиртного не знали до царствования Петра, и у нас этого пресловутого гена нет. Потому-то нас так и разбирает.

Он выставил на стол старинные, синего стекла, рюмки, предварительно сильно дунув в каждую из них — надо полагать, для пущей чистоты. Услышав характерное бульканье льющейся из бутылки жидкости, Краснопольский оторвался от изучения довольно богатой библиотеки Сергея Ивановича и, скрежетнув по полу ножками придвигаемого табурета, подсел к столу.

— Ну-с, за что выпьем? — как-то вяловато, без своей обычной энергичной резкости поинтересовался он.

— Я хочу выпить за вас, — торжественно провозгласил Выжлов. — Чтобы у вас все здесь получилось.

— Ваши бы слова да Богу в уши, — вздохнул Краснопольский и, отсалютовав присутствующим рюмкой, выпил водку залпом, как лекарство. Вид у него был усталый и огорченный.

— Еще я хотел перед вами извиниться за своих земляков, — продолжал Выжлов, задумчиво жуя. — Да и за себя тоже. Честное слово, дикость какая-то! Понимаете, когда живешь здесь с самого рождения, эта дикость всасывается с молоком матери, входит в плоть и кровь. Понимаете?

— Понимаем, — сказал Краснопольский. — Но от этого не легче.

— Поверьте, я от всего этого тоже не в восторге, — сообщил Сергей Иванович, наливая по второй. — Вы закусывайте, закусывайте. Это, знаете ли, медвежатина, вы у себя в Москве такого мяса, наверное, и не пробовали.

— Я геолог, — бледно улыбнувшись, напомнил Краснопольский.

— Ах да, пардон! Ну вот, не удалось похвастаться, удивить столичных гостей местным колоритом. Гости-то, оказывается, этим колоритом сыты по горло!

— Нет, почему же, — вежливо возразил Петр Владимирович, — против медвежатины я ничего не имею. Пробовать, конечно, приходилось, но не могу сказать, что сыт ею по горло. Я в последнее время наслушался столько вранья, что самому говорить неправду как-то тошно.

— Это не вранье, — задумчиво возразил Выжлов. — Вернее, не совсем вранье. Если человек, скажем, искренне заблуждается, это ведь не значит, что он лжет, верно?

— М-да, — неопределенно промолвил Краснопольский и выпил, не дожидаясь тоста и ни с кем не чокаясь. Похоже было на то, что он твердо решил сегодня надраться. — Надо ли это понимать так, — продолжал он сдавленным голосом, — что, рассказывая вчера сказки моим подчиненным, вы искренне заблуждались? А теперь, что ли, перестали? Прозрели, да?

— Я говорил не о себе, — спокойно возразил Выжлов. — Я просто пересказал легенду. Которая, согласитесь, неплохо объясняет все, что тут происходит, и которая, повторяю, настолько въелась в сознание людей, что они искренне воспринимают ее не как легенду, а как правдивое, целиком достоверное изложение реальных событий.