Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Словом, толку от поездки в областной центр пока было мало. Правда, в обмен на вполне искреннее обещание Глеба не давать этому делу официального хода архивистка посоветовала ему обратиться за сведениями по поводу Демидовых и построенного на их деньги монастыря к старейшему сотруднику областного краеведческого музея Иннокентию Павловичу Горечаеву, который, по ее словам, хранил в своей памяти этих сведений больше, чем любое архивное учреждение.

Выбравшись на свежий воздух, Глеб с удовольствием выкурил сигарету. Было самое время наведаться к криминалистам и узнать, что они выяснили.

Криминалисты же выяснили следующее. Кровь, образцы которой предоставил им Сиверов, была человеческой, и принадлежала она двум разным людям, не состоявшим между собой в родстве. Такой результат экспертизы не стал для Слепого неожиданностью: он и не предполагал, что Выжлов и Прохоров окажутся родственниками. Осененный неожиданной мыслью, навеянной разговором с архивисткой, он договорился о срочной отправке образцов крови в Москву. Затем, кое-что припомнив, проконсультировался со специалистами по поводу симптомов отравления галлюциногенными и психотропными препаратами (воспоминание о косматой твари, которая, получив пулю между глаз, преспокойно убралась восвояси, не оставив на память о себе даже капельки крови, не давало ему покоя и отнюдь не способствовало сохранению душевного равновесия). Консультация более или менее убедила его в том, что их с Краснопольским никто не травил; правда, намного легче Глебу от этого не стало, поскольку версия об отравлении хоть как-то объясняла вчерашнее происшествие со стрельбой. Конечно, исключить ее полностью тоже было нельзя, и Сиверов на всякий случай пообещал себе отныне быть более разборчивым в еде и особенно в питье.

Покинув лабораторию, он созвонился с Федором Филипповичем. Здесь, в областном центре, мобильная связь работала прекрасно, и они с удовольствием пообщались — без особой, впрочем, пользы для дела, поскольку доложить по существу Глебу все еще было нечего. Генерал обещал добиться проведения генетической экспертизы в кратчайшие сроки; Сиверов поблагодарил его и прервал соединение, подумав при этом, что было бы очень неплохо дожить до получения результатов. Потапчук никогда не бросал слов на ветер; Глеб знал, что генерал приложит все усилия, чтобы выполнить обещание. Однако доставка образцов крови в Москву, преодоление бюрократических рогаток и прочая ерунда, не говоря уж о самой экспертизе, в любом случае должны были занять несколько дней. Между тем тучи продолжали сгущаться; Глеб кожей чувствовал, как нарастает давление, и предполагал, что долго так продолжаться не может. В такой обстановке три-четыре дня можно было рассматривать не как кратчайший срок, а как целую вечность, прожить которую суждено далеко не всем. Стоя на раскаленной щедрым майским солнцем площади, он вдруг остро пожалел о том, что приехал сюда: ему показалось, что в сложившейся ситуации его профессиональные навыки стрелка и следопыта были бы полезнее, чем все эти теоретические изыскания. Глеб усилием воли подавил в себе внезапно вспыхнувшее желание прыгнуть за руль и на максимальной скорости погнать машину в Волчанку; вместо этого он отправился искать музей.

Областной краеведческий музей размещался в трехэтажном старинном здании красного кирпича, похожем на купеческий особняк. Стрельчатые окна первого этажа были забраны фигурными коваными решетками, у парадного крыльца, угрюмо выставив в сторону улицы тяжелые, наглухо законопаченные черные хоботы, лежали две старинные чугунные пушки — надо полагать, местного производства, потому что в противном случае их нахождение тут было бы сложно объяснить. Глеб, как ни старался, не смог припомнить, чтобы здесь, на Северном Урале, велись масштабные боевые действия с применением такой вот серьезной артиллерии. Карательные экспедиции вроде той, что покончила с Волчанской обителью, — это сколько угодно, но в карательных экспедициях использовалась артиллерия полегче, особенно в такой местности, как эта.

Иннокентий Павлович Горечаев, к счастью, был на рабочем месте. Он оказался в высшей степени приветливым, доброжелательным, а главное, действительно очень знающим стариканом, чем-то неуловимо напомнившим Глебу Аристарха Вениаминовича. Он с радостью сосредоточился на посетителе, и очень быстро обнаружилось, что старик — большой любитель поговорить, как и многие люди его возраста. Правда, в отличие от многих его одногодков, Иннокентию Павловичу было что сказать, и рассказчиком он оказался отменным.

Выслушав в пересказе Глеба краткое изложение легенды о волчанских оборотнях, старик откровенно расхохотался.

— Полноте, юноша! — воскликнул он. — Нельзя же в вашем возрасте быть таким наивным!

— То есть это ложь? — уточнил Глеб.

— Ну, не совсем. Это яркий образчик так называемого народного творчества, где реальные события так тесно переплетены с откровенным вымыслом, что порой бывает трудно отличить одно от другого. Погодите, пройдет еще лет сто, и эта история окончательно превратится в легенду. Точнее, в страшную сказку.

— Ста лет в моем распоряжении, к сожалению, нет, — напомнил Глеб.

— Увы, и в моем тоже! — воскликнул веселый старик. — Это как у одного англичанина во время празднования миллениума спросили, как он намерен провести следующее тысячелетие. Так он ответил, что скучно, потому что, видите ли, большую часть этого самого тысячелетия будет мертв.

— Н-да, — сказал Глеб.

— Совершенно с вами согласен, — правильно поняв эту реплику, сказал Горечаев. — Тонкость английского юмора, на мой взгляд, сильно преувеличена. Ибо что такое английский юмор? Это когда один джентльмен рассказывает другому нечто, чего окружающие не понимают, и именно это обоих и забавляет. Впрочем, виноват, вам, я вижу, не терпится узнать, что в этой сказке ложь, а что, так сказать, намек. Так вот, молодой человек, вымысел в этой истории начинается с момента пресловутой дуэли между Акимом Демидовым и сыном его превосходительства господина губернатора. Начнем с того, что действительность была несколько сложнее. Легенде свойственно четкое деление героев на положительных и отрицательных, что в реальной жизни, согласитесь, встречается не так уж часто. В нашем с вами случае роль положительного героя досталась, несомненно, Акиму Демидову — просто потому, что он является одной из центральных фигур повествования, а еще потому, что ему таки не посчастливилось поймать пулю. Тот, кто первым рассказал эту историю своим односельчанам, сидя на завалинке, наверняка сочувствовал Акиму, жалел его, отсюда и романтический ореол, ныне окружающий далеко не иконописный образ этого пьяницы, бабника и дебошира. Н-да. Кстати, подтверждением моих недавних слов о постепенном превращении рассказа о реальном событии в красивую сказку служит описанный вами эпизод с якобы имевшей место осечкой револьвера. Я знаю эту легенду, но про осечку слышу впервые. Вы об этом не упомянули, но услышанная вами вариация, вероятно, содержит намек на то, что осечка не была случайной.