Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Сам Гоша плелся вперед исключительно потому, что идти назад было дальше, а монастырь сулил прохладу и, быть может, даже воду — ледяную, чистую, родниковую.

Вскоре каменный завал остался позади, и они пошли по мшистому, поросшему хвойным редколесьем, относительно пологому склону. Тропа продолжала карабкаться вверх и налево, все дальше уводя их от сырого дна распадка. Потом Пермяк остановился и указал на что-то Гоше:

— Видал?

Зарубин всмотрелся, но не увидел ничего, кроме квадратной ямы, выдолбленной каким-то психом в каменистой почве. Потом до него дошло, что яма означает присутствие людей, а значит, ходящие по Волчанке слухи действительно безбожно врут. Было только непонятно, что это за яма. Прямоугольные очертания наводили на мысль о могиле, но для могилы яма была и коротка, и мелковата.

— Это, брат, шурф, — ответил Пермяк на невысказанный Гошин вопрос и, прислонив к дереву зачехленный карабин, спрыгнул в яму.

Он немного повозился там, просеивая сквозь пальцы землю и даже, кажется, ковыряя стенки ножом, а потом без посторонней помощи выбрался наверх и протянул что-то Гоше на открытой ладони.

Гоша увидел пару довольно невзрачных зеленоватых камешков.

— Малахит? — спросил он, подумав, что малахит в таком количестве и в таком виде вряд ли может представлять интерес для кого бы то ни было.

— Дурак, сам ты малахит! — сказал ему Пермяк. — Это ж изумруды! Ты погляди, ведь валяются же, считай, на самой поверхности! Ну, ясно теперь, почему им тут геологи и вообще посторонние не в жилу. Имея такую кормушку, я бы сам к ней в жизни никого не подпустил. Вот ловкачи! Ведь целый роман сочинили!

Он спрятал невзрачные камешки в карман брюк и подхватил карабин.

— Айда!

Они встретили еще три или четыре шурфа, выбитых кем-то прямо у тропы. Можно было предположить, что в глубине леса шурфов еще больше. Теперь Пермяк то и дело останавливался, подбирая то один подозрительный камешек, то сразу пригоршню, так что через каких-нибудь полчаса карманы его штанов разбухли, как у маленького мальчика, повсюду таскающего за собой свои сокровища — катушки от ниток, гайки, шурупы, сломанные игрушечные автомобильчики и прочий хлам. Выглядел Пермяк настоящим именинником, и было отчего: если собранные им камни и впрямь были самоцветами, его, несомненно, ждала слава первооткрывателя богатого месторождения. Даже Гоша Зарубин, безнадежно далекий от геологии, понимал, что если драгоценные камни можно вот так запросто собирать прямо у себя под ногами, то по науке, промышленным способом их можно будет добывать тоннами.

Потом Пермяк вдруг остановился и, стаскивая с плеча чехол с карабином, длинно выругался матом.

Гоша поднял глаза и отпрянул. Прямо у тропы на вбитом в землю шесте торчал, скаля серо-желтые зубы, череп какого-то крупного животного — коровы, а может быть, и лося. Ниже черепа к столбу была прикреплена ржавая табличка, отодранная, по всей видимости, с какой-то трансформаторной будки, — человеческий череп на фоне перекрещенных костей. Табличка была вся побита ржавчиной, а кое-где ее вообще проело насквозь, из чего следовало, что висит она тут далеко не первый год.

Намек был предельно ясен. Гошу Зарубина до костей прохватило ледяным кладбищенским холодком, зато Пермяку все было как с гуся вода. Продолжая невнятно, сквозь зубы материться, он рывком сорвал с карабина чехол. Спрятанная внутри палка сухой колбасы вывалилась и тяжело шлепнулась на серебристый мох. Зарубин машинально наклонился и поднял колбасу. Она была липкая на ощупь из-за того, что ее уже полдня таскали по жаре, и Гоша подумал, что есть ее, пожалуй, не следует — того и гляди, пронесет, да так, что до самого поселка будешь лететь со спущенными штанами — на реактивной тяге.

Пермяк с лязгом передернул затвор и выпалил с бедра, целясь в коровий череп. В череп он, конечно, не попал, зато попал в табличку. Над распадком покатилось гулкое эхо; пуля пробила ржавую жесть насквозь и перешибла пополам сухую, серебристо-серую от старости сосновую жердь, на которой крепилось это недвусмысленное предупреждение. В воздух взлетело облачко древесной трухи, полетели щепки. Пробитая табличка упала на землю лицевой стороной вниз, дурацкий череп, кувыркаясь, подкатился к самым ногам Пермяка, и тот от души врезал по нему носком сапога. Разваливаясь в воздухе, череп улетел в кусты. В целом все это получилось довольно эффектно, хотя Гоша все-таки предпочел бы обойтись без стрельбы.

— Суки, — все еще сквозь зубы, но уже со снисходительными нотками победителя процедил Пермяк. — Заразы. Пр-р-роститутки небритые! Взрослые люди, а ведут себя, как дети малые. Козлы деревенские, вонючие, лошаки, пальцем деланные.

Высказавшись, он закурил сигарету, поставил карабин на предохранитель и забросил его за плечо — по-охотничьи, дулом вниз. Чехол, не влезавший ни в один карман, он повесил на ветку и, не оглядываясь на Гошу, целеустремленно, как бульдозер, попер вперед по тропе.

Только пройдя вслед за ним шагов пятьдесят, Зарубин обнаружил, что все еще несет в руке колбасу. Он попытался пристроить ее в какой-нибудь карман, но колбаса была для этого чересчур длинной и отовсюду вываливалась. Тогда он расстегнул куртку и сунул колбасу под ремень, как невиданный кинжал или, скажем, дубинку. Воздух приятно охладил разгоряченное тело под насквозь пропотевшей майкой; комаров и прочей крылатой мерзости тут, наверху, почти не было, и Гоша не стал застегиваться.

Около очередного, выкопанного почему-то прямо в кустах на краю тропы шурфа Пермяк остановился, но искать камешки не стал, а, прислонив карабин к стволу ближайшего дерева, принялся деловито расстегивать штаны. Гоша отошел в сторонку, присел на трухлявый ствол вывороченного давним ураганом дерева и, деликатно отвернувшись, закурил сигаретку. Во рту было сухо, дым царапал горло, как наждак, и вонял паленой тряпкой, как будто Гоша курил не приличную сигарету, а столь горячо любимый местными жителями «Беломор». За спиной слышался треск раздвигаемых веток, кряхтенье и возня. Гоша как раз раздумывал, не хлебнуть ли ему все-таки водки, когда кусты позади него затрещали громче, а затем раздался глухой шум, как от падения чего-то тяжелого.

«Готово дело, — подумал Гоша, — навернулся. Прямо в яму навернулся, урод, на собственное дерьмо. Нужна была ему эта яма. Тоже мне, интеллигент, на ровной земле ему орлом не сидится!»

Он немного подождал, прислушиваясь, но вместо ожидаемого треска веток и раздраженного мата услышал только тоненький писк одинокого комара. Обернувшись, Гоша увидел прислоненный к дереву в метре от шурфа карабин; Пермяка видно не было, из чего следовало, что он действительно кувыркнулся на дно шурфа, не удержавшись на его краю. Как это ни прискорбно, в глубине души, и притом не так уж глубоко, данное происшествие Гошу порадовало, ибо за время их прогулки Пермяк успел ему безумно надоесть. Вот только что это он там притих? Не треснулся ли обо что-нибудь своей дурацкой упрямой башкой? Тащи его тогда на горбу по всем этим колдобинам.