Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

В этом месте многомудрые рассуждения Пермяка были прерваны Гошей Зарубиным, который возразил, что Веньяминыч, то есть Покровский, видел пресловутое чудище лесное своими глазами и даже нарисовал его по памяти. А тому, что нарисовал Веньяминыч, верить можно — у него глаз точнее любого фотоаппарата.

Разговор этот происходил в гостиничном номере, который с некоторых пор — а именно с того дня, когда Молчанов, сволочь такая, ничего не объясняя, за собственные деньги снял себе отдельное помещение, — безраздельно принадлежал Пермяку. Гоша гостил тут каждый божий вечер, но спать почему-то упорно уходил к себе, как будто нарочно стремясь свести Покровского с ума своим пьяным храпом. В гости к Коле он, как правило, являлся с парой бутылок своего любимого портвейна; Пермяк выставлял на стол водку или местный самогон, и начиналось то, без чего оба жить не могли, — пьяная застольная беседа с перемыванием костей всем подряд, без исключения.

«Да наврал с три короба твой Витаминыч», — разливая по стаканам водку, заявил Пермяк с тем в высшей степени авторитетным, самоуверенным и немного презрительным видом, который испокон веков присущ многим профессиональным водителям, а также всем без исключения горластым кретинам, привыкшим доказывать свою правоту глоткой, а если понадобится, то и кулаками.

Гоша опять возразил в том плане, что Веньяминыч врать не станет: не так воспитан, да и ни к чему ему это — врать, на что Пермяк, салютуя ему стаканом, с прежним апломбом ответил: «Значит, у старикана маразм. Или померещилось с пьяных глаз. Не бывает на свете такой хреновины, понял? Сказки все это!»

В ответ на это Гоша Зарубин промолчал. Он знал, что Аристарх Вениаминович никогда не лжет, никогда, опять же, не напивается до галлюцинаций и что до старческого маразма ему так же далеко, как, скажем, Коле Пермяку — до должности Президента Российской Федерации. За старика было немного обидно, тем более что снисходительное презрение Пермяка ко всяким художникам и прочей интеллигенции задевало и самого Гошу. Однако Зарубин промолчал, поскольку, во-первых, не умел спорить с людьми, которые не слышат никого, кроме себя, а во-вторых, не хотел лишиться собутыльника.

Ошибочно истолковав молчание реставратора как знак полного согласия, Пермяк по новой наполнил стаканы и принялся развивать тему. Выходило, что начальник экспедиции из Краснопольского, как из дерьма пуля, и что, если срочно не принять каких-то решительных мер, все они так и проторчат в этой богом забытой дыре до белых мух, а потом вернутся в Москву несолоно хлебавши. Коренному москвичу Гоше Зарубину, человеку сугубо городскому и привыкшему гордиться утонченной артистичностью своей натуры, вовсе не улыбалось застрять в Волчанке надолго и до поздней осени кормить местных комаров своей кровушкой. Однако он никак не понимал, какие меры, да еще к тому же и решительные, к скорейшему успешному завершению экспедиции могут принять они — Гоша и Коля, художник-реставратор и водитель раздолбанного экспедиционного грузовика.

Пермяк объяснил. В его изложении все это выглядело совсем просто — проще, чем процесс извлечения спирта из зубной пасты или, скажем, клея «БФ». До монастыря меньше двадцати километров, так? Стоит он у истоков Волчанки, так что и карта с компасом не нужны, не говоря уж о каких-то там проводниках. Иди себе вдоль берега, и дело в шляпе — будь спок, не промахнешься. За день можно без проблем смотаться туда и обратно и, между прочим, в полном объеме выполнить поставленные перед экспедицией пустяковые задачи. Гоша осмотрит развалины и проверит, есть ли там пресловутые фрески, а если есть, то в каком они пребывают состоянии. Справится ведь?.. Да не вопрос, конечно! Ну вот. А Коля Пермяк, человек опытный, сто раз побывавший в геологических экспедициях, тем временем заглянет в демидовскую штольню. Малахит — это ведь не железная руда и не урановая, его простым глазом видно, потому что зеленый. Понял? Выбрать, если есть, кусок покрасивее, принести и сунуть Краснопольскому под нос — любуйся, наука! Только не забудь в дневник экспедиции записать, кто тебе эту хреновину принес. Попробуй не запиши, у меня ведь свидетели имеются!

И что в итоге? Экспедиции этой бестолковой, слава богу, конец. Бабьим сказкам — конец. Краснопольскому тоже конец, не станут его в институте после этого терпеть, уж ты мне поверь, я-то знаю, он с начальством давно на ножах. Про Молчанова и говорить нечего, птичкой полетит — на биржу, работу искать. А Гоше и Коле — почет, уважение и денежная премия в размере месячного оклада. Как минимум. Каково?!

Поскольку за разговором они как-то незаметно для себя выпили весь портвейн и успели основательно приложиться к водке, данная бредовая идея показалась Гоше Зарубину не лишенной привлекательности. Он тоже был не чужд амбиций, и служить бледной тенью великого, всеми признанного и, кажется, вовсе не собирающегося уходить на покой Аристарха Вениаминовича ему уже порядком надоело. Правда, увиденная Покровским на опушке леса несимпатичная прямоходящая зверюга внушала некоторые опасения, но Пермяк развеял их в два счета. Оборотни бывают только в кино, безапелляционно заявил он, а снежный человек на гомо сапиенса не нападает, науке такие случаи неизвестны. Ну, а если нападет, так на то и карабин. Дать разок в воздух, он, собака волосатая, в штаны и навалит. То есть штанов никаких у него сроду не было, но навалит непременно, потому что жить даже снежному человеку, поди, охота.

Гоша, который, по обыкновению, уже с утра пораньше был навеселе (как, впрочем, и Пермяк) и который поэтому ничего не знал ни о гибели Степана Прохорова, ни о таинственном исчезновении директора школы Выжлова, признал доводы собутыльника конструктивными и где-то даже неоспоримыми. Они посидели еще немного, допили водку и обговорили некоторые мелкие детали, после чего расползлись по кроватям, причем Гоша впервые остался ночевать в номере Пермяка. В тот самый момент, когда они, допив водку, закурили по последней перед сном сигарете, Глеб Сиверов прострелил оконное стекло в номере Краснопольского, но Гоша и Пермяк об этом, естественно, тоже не узнали.

Коля разбудил Зарубина ни свет ни заря — в семь часов утра. Они плотно позавтракали свиной тушенкой из личного НЗ запасливого Пермяка, собрали все необходимое и приняли то, что Пермяк называл «шоферским лекарством», — выпили по две столовые ложки подсолнечного масла и сжевали по половинке мускатного ореха. Пермяк авторитетно объяснил, что подсолнечное масло обволакивает содержимое желудка, не давая парам неусвоенного алкоголя вместе с дыханием вырываться наружу, а мускатный орех прекрасно отбивает запах в том случае, если упомянутым парам все-таки удается просочиться сквозь масло.