Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Он распахнул дверь своей приемной и с чувством не слишком приятного удивления обнаружил, что начальник милиции — вот он, тут как тут. Легок на помине! Басаргин лениво, будто через силу, поднялся навстречу Николаю Гавриловичу с одного из стоящих вдоль стены стульев; Алевтина Матвеевна тоже поднялась, оторвавшись от компьютера. Субботин поздоровался с обоими как обычно, хотя у него сложилось впечатление, что во время его отсутствия здесь, в приемной, что-то произошло. Басаргин, всегда немножко угрюмый, сегодня глядел на секретаршу просто-таки волком, а та старательно делала вид, будто, кроме нее и мэра, в приемной вообще никого нет. Получалось это у нее, надо сказать, отменно — можно было и впрямь подумать, что она не видит капитана в упор, словно тот сделан из оконного стекла повышенной прозрачности.

— Я думал, ты расследование проводишь, — не преминул упрекнуть племянника Николай Гаврилович, — а ты, оказывается, у начальства в приемной штаны просиживаешь!

Басаргин в ответ лишь раздраженно дернул левым усом — точь-в-точь как большой рассерженный кот. Это тоже было не совсем обычно: дела делами, родство родством, но, когда мэр шутил, даже угрюмый Семен Басаргин, как правило, считал своим долгом хотя бы улыбнуться.

Не давая зародившейся тревоге пустить корни в душе и отравить весь день, Николай Гаврилович забрал у секретарши почту и уже успевшие накопиться за вторую половину вчерашнего дня бумаги на подпись (черт их знает, откуда они вечно берутся, эти бумаги; поселок-то, извините, с гулькин хрен, а делопроизводство как в мегаполисе!), после чего распахнул дверь своего кабинета и кивнул Басаргину: заходи.

Несмотря на явные непорядки, творившиеся этим утром в его хозяйстве, Семен еще не до конца потерял голову и не стал соваться в кабинет раньше начальства, а, отступив на полшага, замер: «Только после вас». Сделано это было явно через силу и так демонстративно, что Субботину на мгновение захотелось забыть и о благоразумии, и о своем высоком положении, которое, как известно, ко многому обязывает, — словом, обо всем на свете — и прямо тут, на пороге кабинета, на глазах у Матвеевны, закатить Басаргину хорошую оплеуху, чтобы не забывал, с кем, черт возьми, имеет дело.

Разумеется, он сдержался. Гордо прошествовав мимо капитана прямо к своему столу, он по-хозяйски утвердился в глубоком кожаном кресле, после чего открыл папку с бумагами, нацепил на нос очки и сделал вид, что читает.

— Ну, — сказал он, убедившись, что капитан закрыл дверь и присел за столом для совещаний, — рассказывай. Что это за бардак у нас сегодня с утра творится? Сроду не слыхал, чтобы у нас, в Волчанке, кто-то стрелялся. Да еще милиционер! И насчет амбулатории тоже, знаешь ли, непонятно. Все, что там есть ценного, можно в карманах унести, и ни одна собака не помешает. Ну, чего молчишь? Давай выкладывай!

Он поднял глаза и вздрогнул. Басаргин сидел напротив, за столом для заседаний, и смотрел на него в упор таким взглядом, что Николаю Гавриловичу стало действительно не по себе. Похоже, Семен, который сроду ничего не боялся, в данный момент был до смерти напуган.

Басаргин, как ему и было велено, начал выкладывать, и с первых же его слов Субботин понял, что не ошибся: усатый подонок, этот недотыкомка в капитанских погонах, завалил и изгадил все, что можно было завалить и изгадить, и теперь понятия не имел, что ему делать и как быть дальше. Ужаснее всего была полная неожиданность: вроде все шло по плану, все складывалось именно так, как было задумано, и вдруг, когда Николай Гаврилович уже расслабился и мысленно праздновал очередную победу над внешним миром, который то и дело норовил вторгнуться в сферу его интересов и нарушить мирное течение жизни, — вот тут-то, когда, казалось бы, это самое течение было благополучно восстановлено, все и начало рушиться. То, что годами двигалось в нужном, раз и навсегда заданном направлении, вдруг встало на дыбы и повернуло вспять. И ничего невозможно было понять, тем более что говорил Басаргин не от себя, не о том, что видел и пережил лично, а со слов этого своего мордатого водителя, который перед смертью успел, судя по всему, сто раз навалить полные штаны и ничего не соображал от ужаса.

— Да чтоб вас черти взяли! — выкрикнул Николай Гаврилович, когда Басаргин договорил до конца и умолк, угрюмо дымя папиросой. — Ничего нельзя поручить, ничего нельзя доверить! Какой-то вонючий шоферюга.

— Он такой же шоферюга, как я — Иосиф Кобзон, — мрачно огрызнулся Басаргин. — Эх, дядя Коля, говорил я тебе. Чует мое сердце, без Сохатого тут не обошлось. Его это след, из-за него этот хмырь в темных стеклах по нашу душу явился!

— А ты и лапки кверху, — констатировал Субботин. — Говорил он. Я тебе тоже, между прочим, много чего говорил. И насчет этого их шофера, кстати, тебе было ясно сказано: убери, чтоб не смердел. А ты? Телефона он испугался. Тьфу! Ладно, что сделано, того не воротишь. Поднимай своих ментов, берите охотников, собак берите, и чтоб к концу дня его и духу не осталось! Что хочешь на него повесь, но чтоб он у тебя к вечеру был убит при попытке к бегству! Машины у него нет, так что далеко он уйти не мог. Действуй, Семен, действуй! Ну, чего расселся?

— Я вот думаю, — проигнорировав прямой приказ начальства, рассудительно произнес Басаргин, — как он, сука, про Елкина пронюхал?

— Ты на что намекаешь? — насторожился Субботин, уловив в голосе капитана знакомую интонацию.

— Я-то? Я, дядя Коля, не намекаю, я прямо говорю: Матвеевна твоя рядом с Елкиным живет, он в пятом доме, а она — в седьмом. И, если разобраться, любить тебя ей не за что.

Субботин покосился на дверь. Она, как всегда, была плотно закрыта.

— Ты это брось, — проворчал он. — Чего ты к ней все время цепляешься? Она одна троих таких, как ты, стоит.

— Вот про это самое я и говорю, — упрямо произнес Басаргин. — Ума палата, а ведет себя как дура набитая. Ничего не видит, ничего не замечает, пирожки тебе носит, как родному.

— Ладно, — угрюмо и недовольно буркнул Субботин, — с этим мы еще успеем разобраться. Куда она денется? За столько лет никуда не делась, так уж денек-то, поди, потерпит. Займись этим водилой, Семен. Он сейчас наша головная боль, а не Матвеевна.

— Водила никуда не денется, — пообещал Басаргин. — Только это, дядя Коля, еще не все.

— Опять не все?! — Николай Гаврилович немного помедлил, а потом все-таки не выдержал и что было сил хватил обоими кулаками по столу. — Да ты что, в могилу меня решил сегодня свести?! Ну, давай, действуй! Выкладывай, что ты еще для меня приготовил!

Басаргин выложил, и, выслушав его, Субботин почувствовал, что был не так уж далек от истины, помянув могилу: сердце у него впервые в жизни дало сбой и вроде бы даже остановилось на секундочку, а когда снова пошло, застучало неровно, будто через силу, и каждый удар отдавался ноющей болью в груди.