Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

В принципе, этого можно было ожидать, и само по себе данное событие взволновало бы его гораздо меньше. Но оно произошло не вчера и не завтра, а вот именно сейчас, будто кто-то решил покончить с Николаем Гавриловичем Субботиным раз и навсегда, тщательно все спланировал и выбрал для осуществления своих планов самый что ни на есть подходящий момент.

Речь шла о Макаре Ежове, который около часа назад был замечен на своем джипе марки «опель» на заброшенной дороге, что вела в сторону Волчанской пустыни. Даже прождав еще сто лет, Макар не сумел бы выбрать для этой вылазки, которую явно давно планировал, более подходящего времени. В данный момент монастырь никем не охранялся. Сохатый навсегда остался в Москве (вот уж, воистину, проклятый город, дьявольский вертеп!); Выжлов до сих пор, наверное, лежал мертвый у входа в пещеру; привлеченный Басаргиным вместо Сохатого сержант тоже приказал долго жить, а сам начальник милиции сидел тут, в кабинете, и смотрел на Николая Гавриловича перепуганными, преданными собачьими глазами, как будто ждал, что дядя Коля вот сейчас, не вставая из-за стола, решит все проблемы одним взмахом руки.

— Что ж ты, орясина безмозглая, до сих пор молчишь? — с тоской спросил Субботин. — Ты с ними со всеми заодно, что ли?

— Да не молчу я, — вздохнув, тоже с тоской в голосе отозвался капитан. — А просто. Ну куда он денется за час? Это ведь не то место, из которого можно вот так запросто уйти. Он же, сволочь жадная, обязательно погрузкой займется. А как начнет — не остановится, покуда его драндулет брюхом на землю не сядет.

— Да, это на него похоже, — механически, почти не соображая, что говорит, откликнулся Николай Гаврилович. При мысли о Выжлове, валяющемся, как последняя падаль, в лесу на земле, сердце опять тягуче заныло, и откуда-то из глубины души отозвалась другая боль — по Сохатому, который, хоть и не вышел умом и не получил образования, все-таки был у него любимчиком. — Да-да-да. Выходит, надо все бросать и идти туда самому. Вам, безруким, ничего нельзя доверить. Только ты, дружок, со мной пойдешь, понял? Менты твои тупоголовые пускай москвича ловят, а мы займемся Макаром. Все-таки дождался он своего часа! Все-таки нашел, понимаешь, неприятности на свою голову. Ну, значит, так тому и быть.

Порывшись в карманах своего потрепанного костюма, Николай Гаврилович нашел ключ, отпер нижний ящик стола, рывком его выдвинул и достал оттуда пистолет — древний маузер, родной брат того, которым пользовался в московском ювелирном салоне покойный Сохатый, в громоздкой и обшарпанной деревянной кобуре. Кобура была обмотана ремнем, чтоб носить ее через плечо; продумывая свои дальнейшие действия, Николай Гаврилович рассеянно размотал ремень и уже потянул его через голову, но тут Басаргин деликатно кашлянул в кулак.

Спохватившись, Субботин снова обмотал ремень вокруг кобуры, расстегнул свой потрепанный портфель и сунул пистолет туда: секретарше, да и всем прочим, вовсе незачем было знать, что их мэр отправился воевать, как до него, бывало, ходили и отец его, и дед, и прадед. Все они возвращались с победой, и Николай Гаврилович, хоть убей, не видел причины, по которой сегодня должно было получиться как-то по-другому. У каждого рода, как и у каждого отдельного человека, своя судьба. И если ты крепок корнями, если осознаешь свою связь с предками, с судьбой своего рода, если четко знаешь, в чем твое предназначение, и твердо ему следуешь, никакая сила не своротит тебя с земли. А корни у Николая Гавриловича Субботина были такие, что пытаться выдернуть их из этой земли значило бы перевернуть вверх тормашками всю округу — так примерно, как это бывает, когда ураган выворачивает с корнем большое, крепкое дерево.

В приемной он столкнулся с Алевтиной Матвеевной, которая как раз готовилась внести в кабинет поднос с чаем и неизменными своими пирожками.

— Некогда, некогда, Матвеевна! — замахал рукой Николай Гаврилович. — Ты вот что. Меня, наверное, до самого вечера не будет. Так если из области станут звонить или еще чего, ты уж сочини что-нибудь, договорились?

— Конечно, Николай Гаврилович, — своим ровным, хорошо поставленным голосом согласилась секретарша. — Вы хотя бы пирожки возьмите, нельзя же целый день голодным ходить!

Субботину в данный момент было не до пирожков. Он хотел было отмахнуться, но ему вспомнились высказанные Басаргиным подозрения в адрес Алевтины Матвеевны, и он подумал, что с такой головой, как у нее, с этим ее, пропади оно пропадом, философским образованием додуматься она может до чего угодно. За те годы, что просидела тут, в приемной, информации о Волчанке и ее обитателях она наверняка накопила столько, что лишь привычка видеть в Николае Гавриловиче своего благодетеля до сих пор убаюкивала ее опасно острый ум. А если разбудить его неосторожным, не вписывающимся в рамки обычного поведения поступком, из этого черт знает что может получиться!

Пока он все это обдумывал, пирожки, будто по волшебству, уже оказались упакованными по всем правилам — каждый завернут в белую бумажную салфеточку и только затем помещен в полиэтиленовый пакет. Субботин схватил этот пакет, торопливо кивнул в знак благодарности и почти выбежал из приемной, на ходу засовывая пакет в портфель, прямо поверх лежащего там пистолета.

Когда за окном злобно взревел, а потом ровно заворчал, удаляясь, милицейский «уазик», Алевтина Матвеевна вынула из-под стола сумку и стала неторопливо, деловито, с привычной аккуратностью собирать в нее свои личные вещи — фотографию покойного мужа в рамочке под стеклом, небольшую иконку Божьей Матери, чашку, из которой пила чай и кофе, пудреницу и, наконец, фонендоскоп, верой и правдой служивший ей с первого дня работы личным секретарем Николая Гавриловича Субботина. Данный медицинский прибор все эти годы обеспечивал ей прекрасную слышимость даже при плотно закрытых дверях.

Остановив машину, Ежов огляделся.

Кажется, место было то самое. Слева от дороги полого поднимался кверху бледно-серый язык каменной осыпи, а справа в кустах виднелся старый, уже ощетинившийся молодыми побегами какой-то ползучей растительности, огромный сосновый выворотень. Макар Степанович достал из-за пазухи полученное сегодня утром послание и еще раз все проверил. Ну да, так и есть: слева осыпь, справа выворотень, а дальше, как говорится, на Бога надейся, но и сам не плошай.

Он заглушил двигатель, рывком затянул ручной тормоз и, поскольку дорога в этом месте довольно круто шла на подъем, для верности воткнул первую передачу: машина, как ни крути, была уже старовата, чтобы безоглядно полагаться на ручник. Покатится, сойдет с дороги, ссыплется под откос — чем ты ее оттуда выковыряешь в здешней глуши? Да и выковыривать, пожалуй, будет нечего — так, груда ни на что не годного металлолома.