Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

Михаэль, прочистив горло, ответил, что возможно. Он с нетерпением ждал выноса тела. Исчезнет ли когда-нибудь из кабинета трупный запах, думал он.

Отсюда открывался такой прекрасный вид. Охайон понимал, что его собственное воспоминание об этом запахе тоже не скоро исчезнет, ведь он знал покойного и не раз завидовал его спокойной и уверенной манере чтения лекций, элегантности и утонченности.

Сотрудники передвижной криминалистической лаборатории снимали отпечатки пальцев. Михаэль следил за их работой, не слишком прислушиваясь к разговорам, видел сосредоточенное лицо Эли Бехера, слушал бормотание патологоанатома, который уложил свои инструменты в саквояж и ушел. Затем, пренебрегая неписаными правилами, по которым он должен был оставаться на месте происшествия, пока там находятся работники экспертизы, Михаэль вышел из комнаты и прислонился к стене коридора, ожидая, пока все закончится. Он надеялся, что вне кабинета можно будет отдышаться. Однако в узком извилистом коридоре притока воздуха не было. Он пошел вдоль него до места, где коридор разветвлялся на три части, образуя площадку, окруженную стенами, и уселся на скамью, на краю которой сидел, опустив голову на руки, Арье Клейн.

Арье поднял голову и увидел полицейского. У профессора Клейна были серые широко поставленные глаза, в которых застыл страх. Михаэль зажег сигарету и предложил пачку соседу. Клейн заколебался, пожал плечами, взял сигарету и наклонился к полицейскому, чтобы прикурить. Несколько минут они курили молча.

Здесь не было дверей — только почтовые ящики, щиты объявлений, две скамейки. Михаэль вдруг почувствовал, что от него словно бы отделилась часть его «я», которая со стороны наблюдает за ним и Клейном. По лицам обоих было видно, что они еще не выставили защитных барьеров против страха, овладевшего ими сильнее любых других чувств. Арье Клейн обернулся к Михаэлю, тот взглянул в глаза и на губы соседа и услышал голос профессора — специалиста по средневековой поэзии — голос, в свое время гремевший в здании Майзер в старом комплексе университета в Гиват Раме. Но теперь профессор говорил шепотом:

— Нельзя предвидеть, что может случиться.

И, будто отвечая на немой вопрос собеседника:

— Я мог бы предположить, что буду чувствовать боль, тоску, шок, наконец, но прежде всего я ощущаю страх. Совсем как маленький ребенок — как будто этот труп живет своей жизнью и может на меня наброситься. Загадка!

Михаэль вытянул ноги. Он слушал молча. Но Клейн понимал, что его слушают внимательно.

— В моем представлении он был ни на кого не похож. Даже не кто-то особенный, а что-то особенное. Вот откуда этот страх, я полагаю.

Арье потушил сигарету о пепельницу на высокой стойке — жестяном барабане. Михаэль продолжал слушать.

— Непостижимо! Я видел его, был близко знаком с ним, а теперь это — дурно пахнущий труп, и ни гвоздики, ни костюмы уже не помогут. У него даже детей не было. Мне не удается ощутить печаль. Только страх. Своя рубашка ближе к телу, и больше всего человек боится смерти. Я имею в виду не конец жизни, а реальную встречу с покойником.

Михаэль не мог собраться с духом, чтобы использовать момент для сбора «первичной информации», как это называлось на их жаргоне. Он предпочел не нарушать потока интимных и наивных излияний этого большого человека, которого он знал и как одного из основателей поселений на Земле Израиля.

— Я полагаю, — Клейн встал, — что у человека, работающего в полиции и часто сталкивающегося с такими случаями, есть способы защиты от подобного рода страха.

— Вы ошибаетесь, — Михаэль тоже встал, — во всяком случае, не в первые минуты.

Они были одного роста, их глаза снова встретились. Михаэль кивнул, потушил сигарету и вернулся в кабинет, где находился труп.

Он наблюдал, как эксперты замеряли, записывали, фотографировали и прочесывали каждый сантиметр. Начальник полиции округа поспешил выйти, за ним — все его люди. В комнату внесли носилки, эксперты сложили свои инструменты и все содержимое кабинета в большие мешки, труп вынесли, а полицейские вереницей направились к главному администратору корпуса гуманитарных факультетов. Они двигались по крутым узким лестницам, которые, казалось, никуда не вели, но тем не менее вели на другие этажи, в другие корпуса. Капитан Охайон невольно улыбнулся при мысли, что это место пригодно для козней международных шпионов.

Он снова вспомнил старый университетский комплекс в Гиват Раме — сидение на скамейках в солнечные дни, мини-юбки, ноги Ниры — его бывшей жены, которые ему так хотелось погладить, когда они склонялись над конспектами, лежа на покрытой травой лужайке, которая некоторым образом причастна к появлению Юваля. Он не раз с грустью вспоминал первые годы учебы в университете и газоны Гиват Рамы, и как все студенты исторического факультета сдавали экзамен по книге Ле Монта. Как способствовали, думал он, эти экзамены по истории Средних веков возникновению многих семейных пар! Просто удивительно, что здесь, в этом новом кампусе на горе Скопус, среди этих зданий из камня и мрамора, не пропускающих солнечных лучей, до сих пор создаются семьи!

У них даже кафетерия приличного как не было, так и нет, думал он, пьют кофе в тесных закутках…

Михаэль прислушался к шагам, гремящим в коридоре. Они принадлежали пресс-секретарю окружной полиции Гилю. На нем, несмотря на жару, была плотная форма цвета хаки, на плечах красовались погоны старшего лейтенанта.

Офицер безопасности университета метался между полицейскими, пока не выбрал того, к кому решил обратиться. У входа в кабинет главного администратора в синем корпусе начальник полиции округа мощной своей рукой больно схватил Михаэля за руку и жестко сказал:

— Охайон, это необычный случай, я хочу создать ОСГ — особую следственную группу.

Михаэль сдержался, чтобы не ответить, что такая группа уже фактически существует, и вдруг почувствовал, как усталость разливается по всему телу, несмотря на отдых в Эйлате.

Это была знакомая ему усталость — реакция на безвыходность ситуации, на отсутствие «ниточки» в следствии. Ее обычно сменял другой приступ — страха, который нападал на него с каждым новым расследованием. Первая волна была связана с жутким обличьем смерти. Вторая — с ощущением, что все предыдущие его успехи не имеют никакого значения, будто их и не было вовсе. В начале каждого нового дела он был уверен, что на этот раз раскрыть загадку не удастся. И тогда наступала вот такая усталость, и внутренний голос напоминал ему о тщетности жизни, о смерти, о том, что он будет кем-то наказан и на этом все еще не кончится. Впрочем, все это перекрыло одно, обращенное к начальнику слово: