Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

— Надо еще расспросить работников Синематеки, проверить его алиби, этого Тувье Шая, — сказал Эли Бехер, — я снова хочу поговорить с киномехаником. Авось получу у него информацию. Этот киномеханик всю неделю на военных сборах, я не застал его. Я вообще не знаком с типами, которые ходят в Синематеку. Да еще в пятницу после обеда.

— Сильно культурные туда ходят, это место для левых, — пробормотал Арье Леви.

— Ладно, нельзя же дать объявление в газете, что мы хотим поговорить с теми, кто там был. — Циля поощрительно взглянула на Эли.

Михаэль с сомнением произнес:

— Из слов Клейна следует, что стихи как-то связаны с этим делом.

— Стихи! — Арье Леви привстал. — Может, ты действительно поедешь немного проветриться? — обратился он к Михаэлю. — Что за стихи?

Никто не ответил, но на лице Белилати обозначилось редкое для него выражение задумчивости и сосредоточенности.

Когда Михаэль зашел в свой кабинет после заседания, там уже сидел Эли Бехер. Он протянул Михаэлю толстый конверт и папку из зеленого пластика:

— Рейс — в восемь утра, и еще десять часов разницы во времени в твою пользу. Ты прибываешь утром и экономишь целый день. Вот билет. Твой паспорт в порядке, и в аэропорту тебя будет ждать Шац. Не забудь паспорт, — он вынул бумаги из коричневого конверта, — здесь и деньги, и мне велели тебе напомнить, чтобы ты брал квитанции на все расходы, и не забудь сделать подтверждение обратного рейса, точно через неделю. Чего ты смеешься?

— Может, из-за жары и усталости. Ты со мной разговариваешь, как мама-квочка. Ты быстро стал похож на свою жену.

Эли смущенно запротестовал:

— Я был два года в Нью-Йорке, а ты там вообще ни разу не был. И поверь, я испытал шок, приземлившись в аэропорту Кеннеди. Но я не хотел…

— Нет, это даже симпатично, — успокоил его Михаэль, — но я еще, как видно, не до конца усвоил, что завтра вылетаю, и Юваль как раз на этой экскурсии. Если сможешь — он завтра возвращается, так если тебе не трудно, скажи ему о моей командировке, а я позвоню оттуда.

— Нет проблем, я о нем позабочусь. Еще что-нибудь?

— Не оставляй в покое людей, пока меня не будет, не отставай от Клейна. Скрупулезно веди заседания группы, и пусть Циля ежедневно ведет дневник расследования, чтобы я мог все это увидеть по возвращении. Если что — звони. Пусть Циля позаботится о том, чтобы Рахель из секретарской факультета подписала протокол допроса. И все-таки порасспроси Клейна, не заказывал ли он газовые баллоны, может, он что-то об этом знает. Надо его немного потормошить.

— Нет проблем. — Эли с тщательностью отличника, так знакомой Михаэлю, записал все сказанное детским почерком, который всегда умилял Михаэля.

— Тебе надо поспать чуток перед полетом. Уже десять, а в шесть ты должен быть в аэропорту, у тебя не много времени осталось. А если ты будешь ждать ответа насчет подписи на почте, ты поспать не успеешь, — заметил Эли смущенно и заморгал.

Михаэль не спал в эту ночь. Графолог объяснил ему, почему возможно, что неясная подпись принадлежит Тирошу. Говоря о начертании букв, на котором он основывал свой вывод, он добавил:

— Не думаю, что это Клейн расписался. Почерк подделать нельзя, да к тому же он левша, у него очень характерный почерк. Пока я не могу поклясться на суде, но вполне вероятно, что это подпись Тироша.

Эли Бехер довез Михаэля домой и, несмотря на его протесты, твердо заявил, что отвезет его завтра утром в аэропорт.

В два часа ночи, собрав чемоданы, Михаэль понял, что заснуть не сможет. И выложил на кухонный стол копии протоколов заседаний кафедры литературы за последний год.

В пять тридцать утра Эли Бехер нашел Михаэля уже побритым и готовым. Глаза у него были красные. После чтения протоколов он стал представлять себе характер отношений между работниками кафедры. Вникая в них, чего раньше не делал, он задумчиво подводил итоги для Бехера по дороге в аэропорт. Бехер слушал молча.

— Очень интересные протоколы. Особенно когда уже знаешь этих людей, знаешь, о чем речь, можешь представить себе ситуацию и что движет поступками каждого. Много интересного можно узнать. Например, читаешь о принципиальном споре — нужно ли экзаменовать учащихся в конце года по предмету «Общие понятия» или можно ограничиться упражнениями, которые они сдают в течение года. Я прочел весь протокол по этому вопросу. И можно сделать вывод, к примеру, о доминантной роли Тироша, о том, что он регулярно обижает коллег. Или о напряженных отношениях между Целермайер и Дитой Фукс. Дита говорит что-нибудь, а Целермайер всегда ей противоречит. А после них всегда выступает Калицкий, неизменно защищая позицию Фукс, что кажется смешным. Очень странные вещи.

Эли внимательно вел машину. Михаэль видел его профиль, классической формы нос, длинные ресницы — всего этого он раньше не замечал.

— Понимаешь, — сказал Михаэль, когда они вышли из машины и уже стояли у стеклянных дверей аэропорта, — Тувье Шай голосовал за каждое предложение Тироша, весь год, даже когда они были провокативными. Но на последнем заседании он не сказал ни слова — во всяком случае, в протоколе ничего не записано, — ни слова, и при голосовании по вопросу изменения структуры кафедры он записан как воздержавшийся.

Эли Бехер не реагировал.

— Ты не понимаешь, — Михаэль взял коллегу под руку, — я хочу сказать, что Тувье вел себя так, будто весь мир для него завязан на Тироше. Он выступал на всех заседаниях как минимум по разу, и всегда в поддержку Тироша. А в последнем протоколе он упомянут в числе присутствующих, но не записано, чтобы он хоть что-то говорил. А это было еще до убийств. Ципора Лев Ари вела протоколы, я проверил другие ее записи, и, несмотря на то что выглядят они достаточно неряшливо, ее записи кажутся мне полными и достоверными.

В зеленых глазах Эли Бехера мелькнули искры заинтересованности.

— Может, у него голова болела на последнем заседании?

Михаэль замолчал. У него появилось чувство, будто они с Эли в последнее время поменялись обязанностями, будто Эли занял его должность, а он стал его подчиненным.

Эли заметил озабоченный взгляд коллеги и стал извиняться:

— Я просто поражен, что ты совершенно не уделяешь внимания предстоящей поездке. Человек впервые в жизни летит в Нью-Йорк и об этом не говорит ни слова!

— Что мне до Нью-Йорка! Ведь дело-то не раскрыто, у меня есть время гулять по Нью-Йорку?

— И все-таки! Все-таки!

На табло было указано изменение времени: рейс отправлялся на пятнадцать минут раньше. В зале было душно и влажно, несмотря на кондиционеры.

Тут Михаэль впервые огляделся и увидел типичные для аэропорта картины: три девушки в сопровождении родителей, то и дело проверяющие свои паспорта; семья религиозных ортодоксов со множеством детей — дети держались за полы черного лапсердака отца, его возбужденное лицо было скрыто широкой шляпой. Рядом с ним стояла усталая женщина с выпирающим животом и младенцем на руках. Они не спускали глаз с чемоданов — привычная картинка из жизни евреев религиозного квартала Меа Шеарим. Были и другие картины: студенты с тяжелыми рюкзаками, очередь на досмотр багажа, нервные разговоры окружающих, крики грузчиков и тишина на втором этаже, запах свежесваренного кофе — Эли с Михаэлем пили его в углу большого зала. Они молча наблюдали за пассажирами, проходившими контроль безопасности и несшими знакомые пакеты из магазинов беспошлинной торговли. По громкоговорителю все время передавали объявления о посадках и взлетах самолетов.