Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

— Дайте мне шанс, — тихо сказал Михаэль.

Тувье посмотрел на следователя с сомнением, но желание выговориться было уже сильнее его.

— Знаете, почему у животных нет морали? — порывисто спросил он. — На самом деле это не совсем так — в определенном смысле у них есть мораль. В их морали есть высшая ценность — инстинкт сохранения вида. Спросите любого генетика — он объяснит вам. У человека тоже есть инстинкт сохранения вида — рода человеческого. У большинства это выражается в рождении детей, в заботе о потомстве. Но есть другие, их немного, они способны посвятить себя настоящим ценностям. Единственное, что важно для меня и для сохранения рода человеческого, — искусство. И не важно, был Тирош хорошим человеком или плохим. Любил я его или нет — это совершенно не важно и не имеет никакого отношения к делу. Вы думаете, Ницше был наивным? Он проповедовал величие человечества. И даже Ницше согласился бы с тем, что Тирош — гений, а для гения нужно создать особые условия. Но когда выяснилось, что он — не гений, а посредственный сочинитель, я обязан был восстановить правильный ход вещей. Ради всего мира, ради будущих поколений. Я должен был уничтожить того, кто нарушил, оболгал святыню.

Михаэль не верил своим ушам. Он незаметно для Тувье проверил, работает ли магнитофон, и спокойно произнес:

— Это давняя дилемма — искусство и мораль.

— Да, — согласился Тувье и вытер губы.

— А теперь возвратимся к банальному вопросу: имеет ли право гений нарушать законы общепринятой морали — то есть лгать, изготовлять фальшивки и так далее? — спросил Михаэль.

— Если бы Тирош был настоящим творцом, то отдать ему свою жену — это мелочь. Да и себя самого принести ему в жертву — тоже пустяк. В существовании мира нет никакого смысла без великого искусства. Это единственное, что движет человечеством, продвигает его к истине, поэтому страдания отдельной личности не имеют никакого значения. Я убил Тироша, потому что он предал искусство. Я всю свою жизнь отдал служению самому великому — искусству, это было оправданием моего существования. И не только вы этого не поймете, но никто не поймет, — сказал он с тем же бесконечным презрением.

— Но ведь стихи существуют сами по себе. Так какая разница, с вашей точки зрения, кто их создатель, кто подорвал веру? Вы же должны были стихам поклоняться, а не их автору?

На лице Тувье отразилось заметное нетерпение:

— Вы менее умны, чем я думал, — он сделал пренебрежительный жест и посмотрел в окно за плечом следователя.

Михаэль ждал.

— Я хотел ему помочь, — сказал Тувье как бы про себя, — я пришел к нему для того, чтобы он сделал то, что — я верил — он может сделать. Не потому, что он мой друг, а потому, что я верил: он — настоящий художник. Но когда выяснилось, что он не художник, не творец и что он жил за счет искусства, созданного другим, — он потерял право на существование. Он извлекал личные выгоды из высшей ценности — искусства, ничего не давая взамен. Вы ничего не понимаете! Он поставил на передний план себя, а не искусство.

— Но ведь вы это сделали в приступе гнева, а не с заранее обдуманным намерением его уничтожить. Как вы можете говорить о служении искусству, о крестовом походе ради искусства, если вас обуяла спонтанная вспышка гнева?

На мгновение показалось, что Тувье в замешательстве. Он испытующе посмотрел на Михаэля, и в его глазах, как бы помимо его воли, промелькнуло нечто похожее на уважение к собеседнику.

— Я потом пожалел об этом. Это единственное, о чем я жалел. Понимаете, у меня нет никаких угрызений совести или чувства вины. Я утратил смысл жизни, вот и все, но виновным я себя не чувствую.

— Но может, все-таки в этом были замешаны и личные мотивы? — медленно спросил следователь, в глубине души надеясь, что это не так и что побудительные мотивы Тувье в самом деле окажутся высокими. Этот вопрос снова вызвал у Тувье вспышку гнева.

— Глупости! — взвизгнул он. — Никаких личных мотивов! Я потребовал от него, чтобы он публично во всем признался, но он полагал эту идею абсурдной. Он меня поднял на смех. Вот причина того, что я утратил всякую осторожность и взорвался. Если бы он признался в содеянном перед всем миром, вернул бы призы и все прочее, может, у меня и не было бы необходимости его убивать. В любом случае — я об этом не сожалею. Разумеется, я должен буду заплатить за это, что меня, признаться, уже не очень волнует. Главное, чтобы наконец поняли: есть люди, побудительные мотивы которых отличаются от обычных. Это не рядовые люди, они действуют не из ревности, не из страсти к наживе и прочих такого рода вещей.

Почти с любовью в голосе Михаэль сказал:

— Так расскажите, что же случилось.

Тувье посмотрел на следователя с подозрением. Михаэль осторожно, не меняя выражения лица, сказал:

— Мы говорим о том, от чего зависит вся ваша дальнейшая жизнь. Пожизненное заключение за убийство с заранее обдуманным намерением или же определенный срок за убийство, совершенное в состоянии аффекта. Мне это представляется принципиальным. А вам?

Тувье вытер лицо. В комнате было очень жарко. Он оглянулся и продолжил монотонно, голосом, хорошо знакомым Михаэлю по следствию:

— С тех пор как Идо пришел ко мне после семинара, все рассказал и дал прослушать кассету, я думал о предстоящем столкновении с Тирошем. Я, как и все, видел, что Идо вернулся из Америки в жутком состоянии. Но не знал почему. Я был в совершенном шоке после семинара, не понимал, что же там произошло. А потом пришел он и все объяснил.

— Что же он сказал? — спросил Михаэль с деланным равнодушием.

— Он сказал, что был у Тироша дома через несколько дней после своего возвращения, что рассказал Тирошу о своей встрече с Борисом Зингером и обо всем, что за этим последовало.

Тувье замолчал.

— И как же реагировал Тирош?

— Идо говорил, что Тирош отреагировал «трагическим молчанием», но, как я теперь понимаю, он просто обдумывал дальнейшие шаги, — горько сказал Тувье.

— А почему Тирош не убил его на месте?

Тувье заморгал:

— Вы имеете в виду — тогда? Когда Идо был у него дома?

Михаэль кивнул:

— Почему Тирош дал Идо уйти с такой информацией и ждал почти месяц — до этого погружения? Такое кажется вам логичным?

— Вы не знаете Идо. Шауль попросил Идо дать ему время и пообещать никому не говорить об этом, пока он, Тирош не решит «эту проблему». Идо пообещал. Каждый, кто знал Идо, не сомневался, что ему можно доверять. Обещания свои он выполнял железно.

— То есть, — задумчиво произнес Михаэль, — Тирош ждал возможности, по-вашему? Он знал о том, что Идо занимается подводным плаванием?

— Люди, близкие к Идо, знали, что он собирается в Эйлат в конце учебного года, закончить курс подводного плавания. Даже мне это было известно.