Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

Погружение должно было закончиться через четверть часа. Михаэль подошел к кромке берега. Клуб был полон.

Никто моего сына не бросит, успокаивал он себя. И тут увидел человека в резиновом подводном костюме. Двое вынесли его из лодки и положили на берегу.

Первая мысль — о Ювале — тотчас была отвергнута: человек, снявший маску, был не Гай — инструктор Юваля, а Моти — инструктор, с которым Михаэль познакомился вчера. Рядом с ними была женщина в подводном костюме — наверно, учащаяся курса, подумал Михаэль. Он не мог различить выражения лиц тех двоих, что вынесли на берег третьего, но по тому, как они бросились к телу, распростертому на песке, он понял, что случилась трагедия. Предположение подтвердилось, когда Моти вынул нож и разрезал резиновый костюм лежащего. Женщина побежала к небольшому каменному зданию клуба неподалеку от Михаэля.

Моти начал искусственное дыхание «рот в рот». Михаэль не мог отвести глаз от этого зрелища. Он не помнил, как оказался рядом, ожидая, что лежащий начнет дышать. Вместе с Моти Михаэль стал про себя считать вдохи и выдохи — попытки вдохнуть жизнь в распростертое тело.

Капитан Михаэль Охайон видел в своей следовательской работе множество трупов и все ждал, когда же достигнет наконец душевной стойкости следователей из телефильмов. Но всякий раз он заново удивлялся тому, что после очередной трагедии, которую ему предстояло расследовать, на него накатывали необъяснимый страх, тошнота и порой даже жалость к тому, кто еще недавно был живым, — в то время как от него требовалось холодное профессиональное внимание.

На этот раз от него не требовалось ничего. Он с отчаянием понял, что все попытки оживить этого человека ни к чему не привели.

Женщина вернулась бегом, ее сопровождал молодой человек с докторским саквояжем. Михаэль старался заглушить внутреннее беспокойство — он уговаривал себя, что он в отпуске и никакого отношения к происшествию не имеет.

Люди стали собираться вокруг распростертого на песке тела. Врач разорвал плотно облегающий костюм, отбросил резиновую маску и предпринял попытку оживить пловца.

Теперь Михаэль мог видеть раздутую шею ныряльщика, с уплотнениями — похожую на лодыжку старухи, что тащит тяжелые сумки с базара. Врач быстрыми уверенными движениями нажимал на грудную клетку. Появился Узи.

— Давай поместим его в камеру высокого давления, — в панике предложил он.

— Это уже не поможет, — сказал врач, не глядя на Узи, — смотри, зрачки расширены. И на шею взгляни, — подкожная эмфизема. Я уверен, все внутренние органы разорваны.

Михаэль с ужасом наблюдал тонкую струйку крови, текущую по подбородку из посиневшего рта. Его замутило. Врач сказал, что надо вставить трубку в дыхательное горло, хотя он сомневается, что это поможет. Впрочем, терять нечего. Он проворно стал вставлять трубку. Сейчас Михаэль напоминал себе Юваля, которого постоянно тянуло к тому, что внушало страх. Михаэль подошел поближе, увидел расширенные зрачки лежащего, кровь, разрез на горле, через который врач вставил трубку. Никогда раньше он не видел трупа ныряльщика.

Михаэль попытался преодолеть тошноту, следуя известному принципу патологоанатома их отдела. Принцип был прост: чтобы отрешиться от эмоций при виде трупа, надо всего лишь «тщательно выполнять свою работу». Это патологоанатом сказал, когда Михаэль, новоиспеченный начальник следственного отдела, впервые наблюдал за операцией на трупе.

Тошнота, однако, не проходила. Мокрый труп раздулся, словно под кожей была пропитанная водой губка. Лицо было странно розовым. Врач присел у головы лежащего, с усилием закрыл ему веки, стряхнул с рук песок и уложил инструменты обратно в саквояж.

Михаэль стоял рядом, чувствуя свое бессилие. Приехала машина интенсивной терапии. Михаэль помог занести на носилках пропитанное водой тело в машину. Врач, приехавший в машине, обменялся несколькими словами с врачом клуба. Михаэль взглянул на голубую воду, затем на часы и по привычке стал прислушиваться к беседе врачей. Они говорили о невозможности спасти пострадавшего:

— Не знаю, что сказать, он был совсем розовый, вы можете взглянуть на красную слизь ротовой полости. Похоже на отравление окисью углерода. Для верности надо будет проверить.

Ответа Михаэль не слышал. До него долетели лишь последние слова: «Надо будет проверить». Профессиональные термины ничего ему не говорили.

Двери «скорой» захлопнулись, звуки сирены огласили побережье. Такие звуки чаще всего раздавались на центральных магистралях городов. Михаэля охватил озноб.

— Что же все-таки случилось? — спросил он Узи.

Двадцать лет прошло с тех пор, как Михаэль последний раз видел Узи Римона, который заведовал клубом подводного плавания.

Узи был школьным приятелем Михаэля. Учителя пророчили ему сомнительное будущее. Несмотря на прошедшие годы, лицо Узи не утратило знакомых Михаэлю с детства черт. Михаэль жил тогда в интернате, а Узи был иерусалимцем и после занятий уходил домой. Учился Узи не слишком старательно. Он частенько приглашал Михаэля к себе, и Михаэль до сих пор помнит, какой священный трепет охватывал его при первой встрече с родителями приятеля.

Отец Узи был известным художником, к нему ходили «паломники», картины его выставлялись во всех музеях страны и в лучших музеях мира. Узи относился к отцу с превеликим почтением, но и с некоторой жалостью — Михаэль тогда не понимал их отношений.

Мать Узи была на много лет моложе отца и любила вспоминать, что Узи — их единственный сын — родился, когда ей было всего восемнадцать. Она с нескрываемой радостью принимала приятелей Узи, которых он приводил домой, и была в курсе всех их дел.

Сначала Узи приглашал Михаэля к себе по субботам после обеда, на церемонию пития кофе с купленными в магазине пирогами. Отец сидел за огромным письменным столом, а мать возлежала на красном диване, стоявшем напротив у деревянной стены. При первом визите она показалась Михаэлю римской матроной.

В доме царила атмосфера высокой культуры. Вдоль стен стояли шкафы с книгами на четырех языках, которыми владел отец (об этом неоднократно напоминала мать). На полках за письменным столом стояли большие альбомы по искусству, и Михаэль частенько в них заглядывал.

В доме всегда звучала незнакомая Михаэлю музыка, и он застыдился своего невежества, когда на его нерешительный вопрос: «Что это там играет?» — отец Узи удивился:

— Ты действительно этого не знаешь? В твоем возрасте?

До сих пор при звуках «Лебединого озера» Михаэль вспоминает то свое смущение.

Беседы в доме обычно проходили по инициативе матери. Она мягко пыталась разговорить отца, и, когда ей это удавалось, он делился воспоминаниями о своем детстве, проведенном в Европе, и впечатлениями о путешествиях по разным странам.