Екатерина Барсова - Змей в саду Ватикана [litres]

– И как ты себе представляешь свою будущую жизнь? – В голосе учителя послышалась ирония.

– Честно – никак…

– Молодец! Поздравляю… А пора бы задуматься об этом…

– Я стараюсь…

– Плохо стараешься. Дело в том… – И Арсений Николаевич замолчал, словно обдумывая на ходу то, что он хотел ей сказать. – Ты учишься. Девочка старательная. Но понимаешь ли, что перспектив у тебя никаких нет? Сейчас художники никому не нужны. Талант у тебя есть, но он не того масштаба, чтобы перевернуть мир и заставить с собой считаться. Это ты должна знать твердо, чтобы не было лишних иллюзий и надежд. – Помолчав, он добавил: – Надеюсь, я тебя не обидел. Просто падать обычно очень больно. А если вознести себя на немыслимую высоту – больно вдвойне. Понимаешь меня?

– Что вы, я на вас не обиделась. Нет. – Хотя хотелось шмыгнуть носом и заплакать. Тоненько. По-девчачьи. От жалости к себе.

– Но я не договорил. А это может быть важным. Из тебя получится хороший копиист. Ты владеешь рисунком, цветом, композицией. Но первоклассным художником тебе не стать. За свою жизнь я видел столько искалеченных судеб и поэтому хотел бы тебя предостеречь. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Не будет излишне завышенных ожиданий от жизни. С такой правдой удобнее жить. Нет разрыва между мечтой и реальностью…

На дне чашки распускался диковинный цветок. Китайский чай с жасмином. Она смотрела в чашку и боялась, что в нее капнет слеза. Преподаватель ее успокаивал, и он же разбивал надежды. Теперь Ольга точно могла сказать, что она все-таки надеялась… страстно и отчаянно… Надеялась, несмотря ни на что… И все время подспудно ждала от Арсения Николаевича совсем других слов – восхищения, одобрения и поддержки. Он хвалил ее, но довольно редко и как-то обрывисто, как будто боялся сказать слишком много, чтобы она не задрала нос и не возгордилась…

– Я все поняла, – сглотнула она. – И я… Ничуть не обижаюсь…

– Это хорошо. Крепкие нервы тебе еще понадобятся в дальнейшем.

– И что мне делать? – вырвалось у нее.

Ее собеседник задумался.

– Я подумаю… здесь нужно поразмышлять… Если, конечно, тебе нужны мои советы.

– Конечно нужны! – Ольга даже испугалась, что Арсений Николаевич может в любой момент отвернуться от нее или перестать с ней заниматься, и тогда она останется совсем одна.

– Тогда поговорим, когда встретимся в конце недели… Договорились?

– Хорошо.

Когда они встретились в следующий раз, Арсений Николаевич, разливая все тот же прекрасный китайский чай, но уже не с жасмином, а с ягодами годжи, сказал мягким голосом:

– Мне кажется, ты можешь попробовать себя в качестве копииста. Это прекрасная школа. Ставит руку и глаз. Да и стать хорошим копиистом – не так просто, как это представляется на первый взгляд. Вроде – самому рисовать ничего не надо: не приходится строить композицию, искать цветовые решения, сюжет – просто повторяй за другими, и все. Но это абсолютно не так. Это тоже – труд. Причем громадный, кропотливый, дотошный. И начать надо с изучения техники и приемов художника, которого предстоит копировать. Я бы тебе посоветовал этот путь – для тебя он будет полезен. Но последнее слово, конечно, за тобой…

– Вы и правда так думаете?

Он наклонил голову. Благородная седина, кудри, борода… Он напоминал ей художника эпохи Возрождения.

– Как твой учитель – да. Я вижу, как ты могла бы здесь раскрыться…

Она размышляла недолго.

– Хорошо, я согласна. Когда можно приступать?

– Скоро я принесу одну работу и расскажу, как ее лучше сделать…

Наши дни. Москва.

Погода в Москве стояла осенняя. Он уже забыл – какая в столице бывает осень: разноцветная, яркая… с красками, которые радуют глаз. Данила ехал на такси домой и смотрел в окно. У него была квартира в Москве, но об этом почти никто не знал. Он давно уже вел такой скрытный образ жизни, что порой и сам удивлялся, как это он еще не забыл свое имя или внешность. Иногда ему казалось, что он в зеркале видит совсем другого человека, не самого себя. Снег облеплял окно такси.

Мужчина средних лет, который вез его, иногда посматривал на него в зеркальце. Взгляд его был спокойно-равнодушным, чувствовалось, что между пассажиром и водителем есть невидимая преграда – у них разное воспитание, привычки, место рождения. Неправда, что все люди равны. Они неравны изначально – но говорить об этом никогда не следовало.

Когда он был в последний раз в Москве? Кажется, почти год назад, когда приезжал к Анне. Он и сам не мог объяснить, почему в этот раз не позвонил ей и отчего их отношения постепенно сходят на нет. Это было слишком сложно… копаться в себе и в своих чувствах. Гораздо безопаснее сделать вид, что проблем не существует, они просто разные люди. Вот и все. Данила понимал, что, наверное, Анна была бы рада его звонку, и ему ничего не стоило набрать номер или написать сообщение. Но делать этого почему-то категорически не хотелось…

– Приехали! – Шофер затормозил у дома.

– Спасибо. – Он протянул деньги и вышел из машины.

При себе у него была лишь спортивная сумка. Он уже давно привык путешествовать налегке, обходясь минимумом вещей. Понял, что в своеобразной аскезе и прячется одна из тайн жизни. Когда ты обходишься минимумом – тебя очень трудно уловить в тенеты жизни. Ему нравилось это старомодное слово «тенеты» вместо сетей. И ты остаешься один на один с самим собой и миром. Чем больше вещей – тем больше беспокойства и привычек, связанных с этими вещами. Или – воспоминаний. Тоже ведь – опасная штука, как ни крути…

Он поднял голову: было темно. Его квартира помещалась на четвертом этаже пятиэтажного дома, построенного по какому-то спецпроекту. Балконов в квартирах не имелось. Для кого-то это, наверное, являлось неудобством, но не для него. Ему было, в сущности, все равно. Есть балкон, нет балкона. Он бывал в этой квартире наездами, и отсутствие каких-либо неудобств – мало его беспокоило. Строго говоря, это была не его квартира, а двоюродной бабушки, которую он очень плохо помнил. Он разыскал ее, когда ему было почти восемнадцать лет… Явился к ней с бухты барахты. Нужно сказать, что она и бровью не повела, оставила его у себя. А через полтора года умерла. Застарелая форма рака. Но она ему не сказала о своей болезни, она вообще была железной старухой. Теперь он жалел, что мало уделял ей внимания. Ему было ни до чего. Молодость брала свое. Он поступил в институт. Да еще какой! МГИМО. С протекции Генриетты Викторовны. Она ему помогла, и он был ей за это премного благодарен, как и за другое. За первые уроки жизни и наставления. Он, молодой мальчишка, жадно впитывал их. Словно предчувствовал, что когда-то они ему понадобятся… Генриетта Викторовна в прошлом работала в театре. На вторых ролях. Знала шесть языков и занималась переводами. Читала в подлиннике Честертона и Гюго. Любила французскую поэзию. В ее жилах смешались русская, немецкая и польская кровь. И еще она была очень волевой и собранной. Она уже плохо ходила и опиралась на палку, но выглядела при этом как вдовствующая королева. Она была сводной сестрой его бабки по отцу. Если разобраться – не родня по прямой линии. Он приехал к ней в Москву, ни на что не рассчитывая, когда остался совсем один. Отца он не знал. Мать умерла год назад. Он съехал с катушек после окончания школы: пил, курил, нюхал клей… Один раз очнулся с трудом и понял, что еще немного – и он может уйти запросто на тот свет. То, что ему в руки попала эта бумажка с адресом Генриетты Викторовны, можно смело отнести к разряду чуда. Он нашел бумагу с адресом в коробочке, где лежали материнские документы; листочек был аккуратно сложен. Он машинально развернул его и, прочитав адрес, вспомнил, что мать рассказывала ему о родственнице, живущей в Москве.