Борис Старлинг - Видимость

- Тогда пойдем к твоей маме, - сказал Папворт солнечным голосом для юноши и всех, кто мог слушать.

«Да», - сказал Герберт, придавая голосу веселье, - «давай».

Они продолжили путь через лабиринт, пока не добрались до палаты Мэри.

Ее тоже не было.

Анджела возилась в углу с одним из других пациентов.

«Анжела, - сказал Герберт, - а где моя мать?»

«О, привет, Герберт». Она улыбнулась ему, затем Папворту и Фишеру. "Здравствуйте."

Они улыбнулись в ответ; Друзья Герберта, не о чем беспокоиться.

«Через две двери справа».

«Зачем ты ее переехал?»

«Стала доступна отдельная комната, и она подняла такой шум, что мы переехали туда. Знаете, больше для нашего мира и тишины, чем для чего-либо еще?

Она засмеялась, давая понять Герберту, что она шутит - ну, полушутя, - а затем повернулась к пациенту, которого лечила.

Герберт собирался спросить, откуда у Гая свободная комната, так как они были на желтом предупреждении.

Затем он сообразил, что предыдущий обитатель, вероятно, пополнил ряды тех, кого поразил туман в самой многолюдной части больницы: в морге.

Они нашли Мэри и Ханну в третий раз.

Комната была маленькой и почти темной; Единственное освещение обеспечивала небольшая прикроватная лампа. Мэри сидела в постели, а Ханна, завернутая в одеяла, сидела на стуле рядом с ней.

«Очень просто, - говорила Ханна. «Брак - это любовь. Любовь слепа. Итак, брак - это институт слепых ».

«Перестань, дорогой», - сказала Мэри сквозь смех. «Мне больно смеяться».

«Привет», - сказала Ханна, услышав Герберта, или понюхав его, или просто почувствовав какое-то шестое чувство его присутствия.

"Герберт!" - сказала Мэри. «Сказал, что в конце концов они найдут мне комнату. А твоя подруга заставляет меня смеяться гораздо больше, чем мне нужно.

Она посмотрела на Папворта и Фишера, как будто заметив их впервые. "Кто ты?" она спросила.

Папворт закрыл за собой дверь и встал перед ней, скрестив руки и расправив плечи, как полузащитник.

«Ханна, мне нужна твоя трость», - сказал Герберт.

"Это в ее трости?" - спросил Папуорт.

Когда Герберт кивнул, Папворт посмотрел на Фишера, как бы спрашивая: как мы могли это пропустить?

Фишер пожал плечами и ничего не сказал.

«Что, черт возьми, происходит?» - спросила Мэри.

«Здесь нет, - сказала Ханна.

"Это не на твоей кровати".

«Должно быть, внизу».

«С меня этого достаточно, - сказал Папворт.

«Как ты без трости попал сюда из палаты?» - спросил Герберт.

«Медсестра, принеси меня».

Герберт повернулся к Папворту. «Нам придется вернуться и получить это».

«Она лжет, - сказал Фишер. «Трость здесь».

Ханна резко упала, ее глаза расширились, а кожа быстро побледнела; рецидив. Герберт схватил ее под мышки и удержал в вертикальном положении. Ее лицо было скользким от пота, как будто по коже протекла жидкость.

"Обратитесь к врачу!" Герберт крикнул Папворту.

«Я врач, - сказал Фишер.

«Настоящий доктор, черт тебя побери!»

«Я настоящий врач».

Ханна смотрела на Фишера. Ее взгляд был настолько пристальным, что Герберт даже не мог поверить, что она ничего не видит. Она заикалась, и Герберт еще никогда не видел ее такой разорванной.

Затем, за долю секунды до того, как ей удалось произнести слова, он знал, что она знала и что она собиралась сказать.

«Привет, дядя Пепи», - сказала она.

Менгеле, бесполезно подумал Герберт; Менгеле, Менгеле. Менгеле был здесь.

Так очевидно, если знать. Это так очевидно, если сложить по кусочкам.

Генетика, новый рубеж науки; поле битвы для следующей мировой войны.

Менгеле, исчезнувшего из послевоенной Германии.

Американцы вербуют нацистских ученых, чтобы они не работали на Советы.

Операция «Скрепка», в ходе которой были обелены записи немецких ученых и, если необходимо, им дали вымышленные имена.

Поиски ДНК доктора Фишера были естественным продолжением извращенной работы Менгеле в Освенциме.

Это было так очевидно, когда можно было увидеть немигающий взгляд василиска Менгеле со всеми библейскими коннотациями, его веки были так сильно прикрыты, что была видна только половина его зеленовато-коричневых радужек.

Это так очевидно, если учесть реакцию Ханны.

В случае с Уилером она сразу же извинилась, как будто сделала неожиданный поворот. Менгеле был там. Несмотря на то, что он не разговаривал в ее присутствии, она, должно быть, что-то почувствовала, несправедливость, память о которой была так глубоко заперта в ней, что, поразмыслив, она просто отказалась рассматривать это.

Ужас на ее лице в предрассветные часы, когда злоумышленник неистовствовал по квартире; опять же, она должна была знать, даже не зная, что знала.

Это было так очевидно, когда Герберт подумал о том, как злоумышленник угрожал ослепить его.

Настолько очевидно, что здесь было чистое беззаконие, пульсирующее бесконечными волнами деления.

Сжатие Ханны было почти заметно. Она склонила голову и опустила плечи, сложив руки на коленях. Внезапно ей снова исполнилось пятнадцать, застенчивый близнец, который не сказал бы «свист» гусю, весь ее искрометный вызов - все упорные отказы Эстер - исчезли. Она выглядела наполовину кататонической; слишком далеко, чтобы говорить.

В течение многих дней по радио почти ничего не говорилось, кроме видимости или ее отсутствия. С неохотным восхищением Герберт был вынужден снять воображаемую шапку перед Менгеле, ибо что может быть более заметным, чем человек, прячущийся у всех на виду?

Менгеле слишком горд, чтобы упасть на землю в парагвайских джунглях. Пока все эти еврейские коммандос бродили по Южной Америке, их преследователи занимались своими ненавязчивыми повседневными делами в самом сердце врага.

В школе Герберт иногда играл в игру с атласом, где каждый игрок по очереди выбирал сначала карту, а затем имя на ней, прежде чем заставлять остальных угадывать его выбор.

Название могло быть любым - деревня, город, город, холм, гора, река, озеро, океан, штат, империя - до тех пор, пока оно появлялось на пестрой и запутанной поверхности карты.

Новичок выбрал бы имена с максимально точным буквенным обозначением, предсказуемо преднамеренные в своей неясности и, следовательно, легко выводимые.

Адепт, напротив, называл слова, которые растягивались огромными буквами от одного конца карты до другого и, следовательно, ускользали от наблюдения просто потому, что были слишком очевидными.

Так было с Менгеле; Столкнувшись с тяжкой природой своих преступлений и вытекающей из этого необходимостью скрыться навсегда, он с величественным тщеславием решил не скрываться вообще.

«Дядя Пепи?» - удивился Папуорт, обращаясь к Ханне. "Ты его знаешь?"

Герберт заметил в глазах Менгеле мелькнувшую тревогу и сразу понял, насколько глубок обман.