Стивен Спотсвуд - Фортуна на стороне мертвеца

На краткий миг все они промелькнули передо мной, прежде чем снова кануть в темноту.

— А теперь откройте глаза.

Я повиновалась. Ясновидящая не сдвинулась с места, но что-то изменилось. Вся комната погрузилась в темноту, а свет как будто сфокусировался на узком кружке наших кресел, словно сама реальность сгустилась вокруг нас.

Наши глаза были открыты, а глаза Белестрад — закрыты, голова приподнята, как будто она прислушивается.

— Их так много, — прошептала она. — Так много мертвецов пришло вслед за вами. Свита из заблудших душ.

Я взглянула на мисс Пентикост. По центру ее лба пролегла новая складка. Интересно, чьи лица она видела?

— Вы их слышите, правда? — спросила ясновидящая. — Слышите, как они кричат, в ваших снах, в самых потаенных мыслях, но не можете различить, о чем они говорят. Думаете, что они взывают к мести, к справедливости, но на самом деле не знаете.

Она вцепилась в подлокотник кресла, ногти впились в мягкую обивку.

— Я слышу ее, — прошипела она, изгибаясь в кресле. — Она зовет вас. Вы боитесь, что ее смерть останется неотомщенной. Она говорит, что вы… вы… должны ее отпустить. Оставьте ее. Не прижимайте к своей груди ее смерть. Это лишь приносит ей боль. Вы причиняете ей боль.

Уголком глаза я заметила, как на губах мисс Пентикост заиграла легкая ухмылка.

— Если этой игрой вы пытаетесь убедить меня бросить расследование убийства Абигейл Коллинз, то заблуждаетесь, это ниже и моего, и вашего достоинства, — сказала она.

Глаза Белестрад по-прежнему были закрыты, но она покачала головой.

— Не-е-е-ет.

Слово слетело с ее губ как предсмертный вздох.

Ее ладонь по-змеиному проворно метнулась вперед и схватила мое запястье. Я пыталась выдернуть руку, но ее пальцы были крепче стали.

— Ты должна это отпустить, Уиллоджин. Отпусти меня.

Голос Белестрад изменился. Приобрел такую знакомую мягкость Среднего Запада с намеком на южные штаты. Я знала этот голос.

— Ты была права, — сказала она. — Права во всем. Это он меня убил. Не он спустил курок, но виноват все равно он.

По щекам Белестрад покатились слезы. Веки ее затрепетали и открылись, но глаза закатились, так что видны были только белки.

— Ты должна отпустить меня, — прохрипела она. — Ты не сделала ничего плохого. Перестань себя винить. Ты была всего лишь ребенком. Была просто…

Тут у меня случилось помрачение. Алкоголики называют такое провалами в памяти, только я не пью. Помню лишь, что услышала из уст мошенницы материнский голос, а в следующее мгновение уже стояла, приставив револьвер к ее голове, и вопила:

— Хватит! Заткни свою поганую пасть!

Кресло за моей спиной опрокинулось. По лицу струились слезы. Нил стоял на пороге, изумленно разинув рот. А Белестрад замолчала и совершенно спокойно уставилась в дуло. В ее больших темных глазах не было ни капли страха. Только ликование.

Мисс Пентикост очень медленно положила ладонь на мою руку — ту, в которой я держала оружие.

— Уилл, — прошептала она. — Опусти оружие. Она того не стоит.

Вдохните и отбросьте их.

Овладевшее мной бешенство отступило. Я опустила револьвер и сунула его обратно в кобуру.

— Простите, — пробормотала я, не зная, перед кем извиняюсь.

— Ничего страшного, — сказала босс. — Мы уходим.

Она повернулась к Белестрад и холодным и ровным, как гроб, голосом произнесла:

— Сегодня вы совершили огромную ошибку. Бросать мне вызов уже было глупо. Но измываться над моей компаньонкой?

Мисс Пентикост с силой стукнула тростью по полу. Костяшки пальцев на латунной рукоятке побелели.

— Вы еще пожалеете, что я не позволила ей вас застрелить.

Мисс Пентикост взяла меня за все еще дрожащую руку и увела.

Мисс Пентикост хотела взять такси, но я отказалась оставлять «кадиллак» перед домом этой женщины.

Даже не знаю, как мне удалось доехать до Бруклина. Я начала путь оглушенной и ошалелой, но постепенно чувства возвращались, и отупение сменилось яростью. Либо в Белестрад вселился дух моей покойной матери, либо кто-то снабдил ее личной информацией обо мне, позволившей сделать меня мишенью.

В последнее время я рассказывала подробности о смерти матери лишь одному человеку.

Когда мы вернулись в кабинет, мисс Пентикост предложила мне пойти в свою комнату и отдохнуть или хотя бы позволить миссис Кэмпбелл сделать мне рисовый пудинг, который всегда помогал, когда я была не в настроении. Но я попросила оставить меня в одиночестве в кабинете.

Я взяла телефонную трубку и набрала номер. Бекка ответила через три гудка. Она едва успела произнести «алло», как я набросилась на нее.

— Она заплатила тебе за информацию или ты растрепала все добровольно?

— Не понимаю, о чем…

— Надеюсь, ты хоть что-то за это получила, — рявкнула я. — Сто баксов или поцелуй. Хоть что-то.

— Уилл, что происходит? Что случилось? — взмолилась она. — Я не понимаю. Это касается моей матери?

— Это касается того, что ты выдала подробности смерти моей матери этой… Белестрад.

— С какой стати я буду ей рассказывать?

— Откуда мне знать? Может, ты была пьяна. — Мой голос сочился желчью. Я едва его узнавала. — Может, именно так она и добывает всю грязь для шантажа. Поит миленьких девчушек джином, и они рассказывают все, что она хочет узнать. Может, ты и пригласила меня на танцы только для того, чтобы расколоть. Если так, то разыграно блестяще.

На другом конце линии установилась тишина. Я уже подумала, что Бекка разъединилась.

— Уилл, я вешаю тру…

Но я ее опередила.

Целую минуту я пялилась на телефон, дожидаясь, пока сердце хотя бы чуть-чуть утихомирится. Подняв голову, я заметила в дверном проеме мисс Пентикост.

— Да, я знаю, что дала маху. Позволила им обеим со мной играть и…

И у меня во второй раз за вечер потекли слезы. Мисс Пентикост обогнула стол, обняла меня за плечи и повела наверх, в постель. Проводила в мою комнату и дождалась, пока я схожу в ванную, умою лицо и переоденусь в пижаму.

— Я не ребенок, — сказала я, пока она смотрела, как я ложусь. — Не нужно обращаться со мной как с ребенком.

Она выглядела удивленной.

— Я никогда не считала тебя ребенком. Ты мой партнер и друг и помогала мне лечь в постель столько раз, что все и не упомнишь.

Потом она ушла, и я заснула. Или попыталась заснуть. Те слова никак не шли из головы.

«Перестань себя винить».

Потому что я винила.

Рассудок твердил, что я была всего лишь ребенком. Что никак не могла помешать отцу издеваться над матерью. У меня не было револьвера в кобуре под мышкой, не было ножа, привязанного к лодыжке. Я не могла убедить ее бросить отца, пока еще не поздно.

Но та моя сущность, которая наставила оружие на Белестрад? Та, у которой скручивало живот, стоило вспомнить о тех днях? Она не желала слушать голос рассудка. По-прежнему считала, что я должна была что-то предпринять. И если я спасу достаточно женщин, помогая отправить убийц за решетку, может, это загладит вину.