Ольга Баскова - Тиара скифского царя [litres]

Вена, 1895 г.

Шепсель Гойдман впервые был за границей, в Вене, и пристально разглядывал дома, улицы, удивляясь чистоте, порядку и аккуратности. Казалось, каждое дерево, каждый куст были на своем месте, здания поражали строгостью линий. Католические соборы своими острыми шпилями будто протыкали небеса.

Прежде чем приехать в этот популярный в Европе город, Шепсель узнал о нем все или почти все.

Столица Австрии манила гастрономических эстетов своими кулинарными изысками и ресторанами – он уже попробовал знаменитые венские пирожные, тающие во рту, но безумно дорогие, модников – своими магазинами, богему – театрами, оперой, выставками и музеями. Вена считалась городом музыки и искусства, потому что здесь жили и творили гениальные композиторы: Моцарт, Бетховен, Шуберт и Штраус, а также многие известные художники, которые и превратили город в сокровищницу Европы.

Ступая по улицам Вены, которые казались вымытыми (неутомимые дворники, как пчелы, налетали на каждый зазевавшийся, невесть откуда взявшийся мусор, тут же сметая его), Шепсель представлял, как до него здесь неторопливо прохаживались Моцарт и Штраус, напевая свои известные мелодии.

Эти мысли вызвали улыбку: ни один из них так и не заработал достаточно денег, а между тем простой сын сапожника из Одессы скоро сделает это – он был уверен, что его великая афера обязательно получится.

Стоял февраль, обычно мокрый и холодный в Одессе и Очакове, но сравнительно мягкий здесь. Иногда с неба срывалась, словно стыдясь, одинокая снежинка и ложилась на брусчатку, но мороза не было, и она тут же таяла, оставляя после себя скромную капельку, не давая надежды полюбоваться снегом, который так любил Гойдман.

Лавочник остановился в самой дорогой гостинице, именуя себя негоциантом, купцом (это, по его мнению, прибавляло ему важности, осанка становилась горделивее, а щеки раздувались сами собой), а потом, взяв бесценное сокровище скифских царей – тиару, отправился в Венский музей истории искусств, открытый совсем недавно.

Он знал, что музею требуются ценные вещи древних народов, и надеялся, что корона скифского царя займет в нем достойное место.

Миновав площадь Марии Терезии и войдя во внушительное двухэтажное здание (Шепсель не разбирался в архитектурных стилях, и слово «модерн» ему ни о чем не говорило), он прямиком направился в дирекцию, где юркие клерки, узнав с помощью переводчика, чего от них хочет этот странноватый русский – впрочем, а не все ли русские странные? – заулыбались и тут же представили его руководителям музея Бруно Бухеру и Гуго Лейшингу, солидным, чем-то похожим друг на друга седоватым спокойным господам (младший Гойдман не мог не заметить, что, в отличие от одесситов, австрийцы поражали спокойствием, невозмутимостью лиц).

Они выслушали его сообщение без эмоций, лишь седые кустистые брови на длинном лице господина Бухера дрогнули – но бог знает отчего, – и попросили показать антиквариат.

Гойдман принес не одну тиару, на всякий случай повторив трюк, который использовал с монетами Сазана, – среди фальшивок лежали подлинники.

Он аккуратно выложил все на стол, и директора наклонились над его находками, что-то лопоча по-своему, на резком звучном языке.

Впрочем, и без переводчика было понятно, что больше всего их заинтересовала тиара.

Солнечный луч, которому удалось прорезать серые тучи, упал на золотую корону, и ее блеск ударил в глаза австрийцам, нарушив их спокойствие.

Они заговорили еще громче, лишь на минуту потеряв дар речи, и Шепселю сказали, что господа сейчас пригласят экспертов, чтобы выяснить ее происхождение.

Гойдман-младший попросил перевести: мол, он прекрасно знает всю ее историю и готов помочь, если это интересно директорам.

Оба замахали руками. Разумеется, руководя таким солидным музеем, они не доверяли людям, которых видели впервые. И все же тиара произвела на них впечатление.

Бухер и Лейшинг тут же послали за экспертами, очень авторитетными искусствоведами и археологами, профессорами Бенндорфом, Борманном и Шнейдером, такими же солидными и седоватыми, как и они сами.

Профессора принялись расспрашивать Гойдмана, где и как ему удалось раздобыть такое сокровище, и Шепсель, продемонстрировав все свое обаяние, убедительно объяснил, как откопал ее неподалеку от Ольвии, на значительной глубине, и для остроты прибавил, сколько пришлось выложить местным крестьянам и археологу за помощь.

Да, да, господа не ошибаются – речь идет об очень больших деньгах.

Австрийцы переглянулись, что-то пролаяли и направили на тиару лупы, словно щупальца прожекторов.

Шепсель догадался по интонации: они говорили о том, что никогда в жизни не встречали ничего подобного.

И было чему удивляться. Тиара представляла собой чеканенный целиком из тонкой золотой полосы куполообразный шлем высотой около восемнадцати сантиметров, состоящий из трех фриз. На нижнем можно было увидеть фрагменты из бытовой жизни скифов, на верхнем – сюжеты из гомеровской «Илиады», а между ними – изображение Ольвийской крепостной стены с надписью на древнегреческом: «Царю великому и непобедимому Сайтафарну. Совет и народ ольвиополитов».

Австрийцы с одобрением трогали ее пальцами, цокали языками и снова говорили, говорили, говорили.

Переводчик шепнул, что они довольны: тиара превосходно сохранилась, да и работа изумительная, вот только в одном месте небольшая вмятина – Шепсель грустно кивнул – наверняка от удара мечом, да и царапин хватает, но украшения не пострадали.

Сравнение элементов резьбы происходило по описанию в серьезном археологическом издании.

Несомненно, находка одесского купца представляла археологическую и художественную ценность.

Гойдман подумал, что держится превосходно, если ни эксперты, ни дирекция, ни переводчик не замечали, как подергивались его руки, как бегали глаза, как нет-нет да и выступала испарина на полных белых щеках.

Он читал все молитвы, которые когда-то повторял в синагоге, и вскоре его позвали в дирекцию.

Экспертная комиссия из трех почтенных старцев, держа бумагу, провозгласила: «…тиара сделана высокопрофессионально, вдобавок с учетом таких знаний, какими могли обладать только специалисты. В частности, о царе Сайтафарне было известно из знаменитого декрета в честь ольвийского гражданина Протогена. Из этого документа известно, что Ольвия была в конце III в. до н. э. данницей скифских царей. В городе время от времени появлялся царь Сайтафарн со своим войском и требовал дань, которую Протоген несколько раз платил из собственных средств.