Виталий Тарханов - Тайна тихой реки [litres]

Профессия журналиста сама выбрала его еще в детстве и уже тогда предопределила выбор братом специального образования. Отец сначала хотел, чтобы сын продолжил медицинское дело семейной династии по его линии, но как в школьные годы, так и в студенческую бытность Сергей активно участвовал в массово-информационной деятельности, бесперебойно обеспечивая вокруг себя взаимодействие всех и вся в различных общественных сферах. Все свободное время он посвящал факультативной работе то над школьной газетой, то над вестником студенческого обозревателя, интервьюировал интересных, на его взгляд, личностей, деятельность которых так или иначе фигурировала в массовой коммуникации окружающей его жизни. Отец быстро перестал сопротивляться нежеланию сына искать себя в медицине, а мать, всю жизнь проработавшая школьным учителем литературы, только потворствовала его творческим изысканиям, с восхищением наблюдая, как ловко сын задает неудобные вопросы, зрящие в самый корень проблем современности, и освещает тайные стороны актуальной общественно-значимой информации.

По словам Людмилы Ивановны, Вяземского не смущало его тучное телосложение, он не одобрял излишнюю физическую активность, которая, как он говорил, только отбирает жизненные силы и затуманивает чистоту разума изможденностью тела, данного человеку природой для обслуживания потребностей души. Личной жизни у него не было, с чем он, впрочем, всегда охотно спорил, приводя доводы о взаимной любви к дивану, рабочему столу, книгам и макаронам. При этом никогда не употреблял спиртного. Он очень увлекался художественной литературой, а особенно – готической фантастикой и мифами Средневековья. В этом разрезе часть работы он уделял малоизученным явлениям природы и поведения людей. За неделю до происшествия они общались по телефону, и Сергей сказал, что собирается поехать в село Марфино за репортажем о местных легендах и былях. Хвастался, что руководство городской газеты, в которой он работал уже долгие годы, разрешило работать над материалом и согласовало командировку. Говорил, что хочет написать про вещи, не близкие к реальной действительности, которые, как правило, находятся в стороне от основного содержания печатных изданий, но видятся ему занимательными своей оригинальностью. Подробностей она у него не выясняла, и больше с тех пор им не довелось пообщаться.

На вопрос адвоката о том, умел ли плавать ее брат, Вяземская ответила отрицательно: покойный с детства боялся воды и так и не овладел навыком плавания.

И судья, и стороны понимали, что очевидцем преступления Вяземская не являлась, а посему не было необходимости в ее подробном допросе касаемо других обстоятельств дела. Дабы не подвергать Людмилу Ивановну излишним душевным волнениям, ее освободили от вопросов, и суд принял решение перейти к свидетелю обвинения.

В зал пригласили пожилого мужчину с деревянной клюшкой. Медленно перебирая ногами, обутыми в расстегнутые боты «прощай молодость», он долго шел к трибуне, сопровождаемый молчаливыми взглядами публики. Наконец финишировав у ораторской конструкции, он положил на нее клюшку, рядом же с ней на крышку трибуны поместил не торопясь снятую с головы шапку, расстегнул ворот куртки и, двигая челюстью, внимательно обвел всех сидящих уверенным взглядом человека, четко осознающего свою важность в предстоящем обсуждении вопроса, для которого был приглашен.

– Прохоров Анатолий Семенович, – представился старик.

– Анатолий Семенович, – сказала судья, не отрывая взгляда от своих записей, – вы приглашены в суд для допроса в качестве свидетеля по делу в отношении Хилер. Посмотрите, пожалуйста, на нее и скажите, знакомы ли вы с ней, в каких отношениях состоите?

Свидетель переглянулся через правое плечо в сторону подсудимой и поймал на себе ее холодный взгляд из-под насупленных седых бровей.

– А как же не знаком! Соседушка моя, что б ей… – осекся он, перекрестившись. – Не дай бог каждому…

– Свидетель, я прошу вас выбирать выражения и не пускаться в словоблудие, – сделала замечание судья, подняв на него глаза. – Давайте будем взаимно вежливыми друг к другу.

Анатолий Семенович виновато опустил голову и несколько раз переступил с ноги на ногу. После соблюдения некоторых формальностей закона судья предоставила свидетеля в распоряжение обвинения. На предложение прокурора рассказать о существе известных Прохорову обстоятельств дела он снова перемялся на месте и положил обе руки на трибуну.

– А че рассказывать-то… Сижу я, значится, на веранде у себя, дымлю цибарку. Смотрю на улицу. У меня там фонарь светит. Дай бог здоровья Аркадию Степановичу – помог мне фонарь поставить. У нас же тут тьма кромешная, хоть глаз выколи. А у меня под утро иной раз сон как рукой снимает, я выхожу на веранду, у меня там кресло, я сажусь, воздушком подышу, цибарку выкурю. А веранда высоко, мне все видно, че на улице-то творится. Значится, сижу я, сижу. Уж светать начало, но еще плохо видать было за фонарем. Смотрю, под фонарем идет кто-то. Прям подле дому. У меня там палисадничек и забор сеточный такой – через него видать все. Я глядь – не пойму. Будто кто мешок тащит на спине. Идет так мееедленно, в развалку, шатается. Ближе подходит, я смотрю, а то не мешок, а бабу мужик на спине тащит. И когда уже мимо моего палисадника он идет, я вижу, что это Агата Никаноровна на нем верхом сидит.

При этих словах Хилер резко ударила кулаком по столу и злобно выкрикнула своим низким грудным голосом:

– Ты чего несешь, старый черт!

Сидевшая рядом Корчагина от неожиданности подпрыгнула на месте, а Прохоров схватился за сердце. Судья и прокурор удивленно подняли голову на подсудимую. В зале повисло молчание, а за окном громко закричала откуда-то появившаяся, взмывшая в небо стая ворон.

– Агата Никаноровна, не перебивайте, пожалуйста, свидетеля, – сказала судья, придя в себя. – Вы сможете задать ему вопросы потом, если захотите.

Корчагина положила свою руку на руку Хилер и, наклонившись к ней, что-то прошептала. Та тяжело дышала, но больше ничего не сказала.

Архангельский перевел взгляд с подсудимой на свидетеля и сказал, пытаясь вернуть его к прерванной нити рассказа:

– Анатолий Семенович, продолжайте. Каким образом она сидела верхом на мужчине?

Прохоров выдохнул и осторожно продолжил:

– Руками, значится, так шею его обхватила и сидела. А он, это, руками так с боков ноги ее обхватил и плетется еле-еле. Тяжело же ему, стало быть, баба-то она не маленькая. Я же знаю, она не ходит у нас, вот он ее попер. А куда? Зачем? Никак в толк не возьму. Дай, думаю, спрошу, а не могу. Слова будто забыл все, мысля́ ходуном в голове, так и не сказал ничего. Глазом токмо проводил их по улице и сижу, точно язык проглотил. Апосля уж с кресла поднялся и поглядел туда, куда этот почапал. Присмотрелся, а рассвет только-только занимался же, ну мужик туда, в сторону дома Агаты Никаноровны, побрел и был таков. Там уж я не видал, куда они дальше подевались…