Галина Романова - К северу от любви

— Разберемся, — послал ему в спину еще одно бесполезное обещание майор.

И как только за Харитоновым закрылась дверь, в бешенстве отбросил от себя лист бумаги с фотографией.

Вот ему больше совсем нечего делать, как чужие постели перетряхивать! Он снова взял в руки лист и внимательно посмотрел в самый низ, на мелкую вязь из букв и цифр. Рука сама собой потянулась к мобильному. Он набрал номер Степанова.

— Вы нашли ее?! — чуть не взвизгнул тот, когда Данила представился.

— Простите…

Они ее и не искали! Какого черта!

— Нину Кускову? Вы ее нашли?

— Нет. Но я с ней общался по телефону, — немного приврал майор Дорофеев. — У меня к вам вопрос, Илья Иванович.

— Весь внимание!

— Это правда, что вы навещали Харитонова? Бывшего осужденного по делу…

— Да знаю я, кто это! — невежливо перебил его доктор. — Да, да, я был у него.

— Когда? Это важно.

— Вчера вечером. Около восьми, — уточнил он тут же. — А что такое? Он вам жаловался?

— Нет. — Дорофеев отключился.

Харитонов не жаловался. Он соврал.

Лист с фотографией, который тот ему вручил, был распечатан три дня назад. Значит, он знал о парне Кусковой и навел о нем справки. И у Данилы возникало сразу несколько вопросов.

Откуда он узнал о нем? Следил за Кусковой? Почему не признался? И если соврал в этом, не соврал ли во всем остальном?

Нет, нет, нет! Этого просто не может быть! Это происходит не с ней, а с кем-то другим! Это сон. Отвратительный, часто повторяющийся кошмарный сон, в котором она лежит, сгорая от сильной боли, на больничной койке, слушает писк аппаратуры, перешептывание персонала и совсем не может пошевелиться. Все эти люди, собравшиеся вокруг ее кровати, изъясняющиеся на непонятном врачебном языке, даже не подозревают, что она их слышит. Она могла бы с ними говорить, да. Если бы не эта отвратительная трубка, которую ей воткнули в рот, — она качает кислород к ее легким.

Зачем все это?! Лишнее! Она в порядке, все слышит и понимает. Просто нет возможности объяснить им всем. Кто-то склонился над ней. Она почувствовала на своем лице чье-то горячее дыхание и узнала голос, который спросил:

— Неужели нет никакой надежды, доктор?!

В голосе было столько отчаяния, столько боли, что она засомневалась: а тот ли это человек, которого она узнала? Нет, нет, он очень хороший, спорить сложно. Просто не мог так переживать из-за нее. Он был добр к ней всегда, и только.

— Она в коме, — последовал жесткий ответ. — У нее сломано основание черепа, огромная гематома в теменной области. Вы же доктор, Илья Иванович. Не мне вам говорить, чем это чревато.

— И все же… — Голос человека, которого она узнала, задрожал. — Я хотел бы услышать это от вас.

— Что услышать? — уточнил на всякий случай доктор.

— Правду! — выдохнул с горечью Илья Иванович и дотронулся до ее руки.

Она точно почувствовала это прикосновение, отдавшееся теплом во всем ее теле. Кажется, даже аппараты стали пищать громче и с ускорением.

— Шансов, что она придет в себя, крайне мало, — ровным, бесцветным голосом заговорил доктор. — Шансов, что она вернется к полноценной жизни, практически никаких. Идемте. Я покажу вам ее снимки.

— Я сейчас… Я сейчас… Позвольте, побуду здесь немного, — взмолился человек, нежно поглаживающий ее ладошку.

— Хорошо, — согласился доктор. — Я жду вас в своем кабинете.

Ее лицу сделалось прохладнее, словно кто-то подул на него. Это дверь в палату открылась и закрылась, сообразила она.

— Ниночка… — сдавленным голосом позвал ее Илья Иванович. — Ниночка, я не верю! Я не хочу верить, что вы так вот покинете меня! Это я во всем виноват. Я! Я давно должен был вам признаться. И тогда не случилось бы снова с вами этой беды. Не предостерег, идиот!

Послышались странные звуки, как если бы человек, поглаживающий ее руку, чем-то давился.

Он плачет! Господи, как же его жалко! Он плачет.

— Я люблю вас, Ниночка. Давно люблю. Когда вы перестали приходить на мои сеансы, я чуть с горя не запил. Потом этот альфонс рядом с вами. Ваше странное исчезновение. Никогда не прощу себя, никогда!

Его шепот стал более отчетливым, дыхание горячее. По щеке скользнуло что-то мягкое, теплое. Его губы! Он целует ее! Как же это…

Волшебно!

— Я не верю, слышите! Не верю этим докторам. Вы очнетесь. С вами все будет хорошо! Мы будем вместе, Ниночка. Если вы слышите меня, дайте знать. Умоляю вас! Сделайте усилие, моргните! Или сожмите мою руку!

Ах, бедный, бедный Илья Иванович, молчавший так долго и оставшийся ни с чем! Разве она могла дать ему знак, что слышит его? Ее тело безвольно, веки тяжелы. Она слышит его, да. Но никак не может ему дать знать. Не выходит.

— Ниночка, любимая. Мы будем вместе, только боритесь. Не сдавайтесь. Умоляю вас.

Его слезы залили ей лицо, сделалось щекотно, даже неприятно, и она поморщилась.

— Нина! — заорал он над ее ухом. — Вы меня слышите! Доктор, доктор, она только что поморщилась и моргнула!

Это он кричал уже в коридоре, спрыгнув с ее больничной кровати. И не видел, как она улыбается ему вслед. И себе самой улыбается. Оттого, что боль отступила, тело стало легким, воздушным. Она теперь может пошевелить пальцами, руками, ногами. И даже может видеть больничный аппарат, переставший наконец точечно попискивать и прочертивший вдоль монитора одну сплошную непрерывную линию…

Илья Иванович сидел на скамейке возле больничного корпуса и равнодушно наблюдал за тем, как подъезжают и отъезжают машины «Скорой помощи». Выкатываются носилки, пострадавших везут в приемный покой, и там им помогают. Помогают, черт бы их всех побрал! Почему ей не смогли помочь?! Ей — милой, наивной, нежной женщине? Она же никому не сделала зла. Она была самой доброй из всех, кого он когда-либо видел, встречал, лечил. Почему судьба так беспощадно обошлась с ней? Кто тот злодей, который оборвал ее жизнь в тот самый момент, когда она только-только к ней вернулась?

К скамейке кто-то подошел, потоптался, сел рядом. В его сторону вытянулась рука — мужская. В пальцах зажата упаковка бумажных носовых платков.

— Илья Иванович, вам надо взять себя в руки. Вы здесь сидите уже три часа, — вроде как упрекнул его мужчина. — Мне позвонил заведующий отделением. Попросил приехать. Поговорить с вами.

— Говорите, майор, — Степанов поднял на него опухшие глаза. — Теперь у вас найдется время на меня, на нее? А когда я явился к вам с тревожным сообщением, что она пропала, вы отмахнулись от меня казенным: разберемся! О чем сейчас вы собираетесь со мной говорить? Хотите спросить, не успела ли она сказать что-то перед смертью? Нет. Не успела. Успела что-то сообщить, когда ее привезли? Не знаю. Эти вопросы к заведующему отделением, который вам позвонил. Почему вы не стали ее искать, майор?