Григорий Аросев - Деление на ночь

– Хм, звучит остроумно, – хмыкает тот, – хотя, отмечу, резковато. Но пусть, я о другом – вы, видимо, пока действительно не видели. А вот я замечаю часто, как идёт человек – человек человеком, казалось бы, ноги, руки, зонтик, только вместо головы у него, нет, не вместо, просто там, где голова, – там чёрное пятно. Как если на фотокарточке кружок оттуда лезвием вырезали и убрали, только дыра осталась. Или если на плёнке, бывает, какой-то такой незначительный дефект, представляете, как? Не раз такое я наблюдал за людьми, не каждый день, конечно, не еженедельно, но не раз. И что ещё странно – если одного такого вижу, запоминаю, пытаюсь запомнить, рост, габариты, что там ещё, одежду, походку, форму примерную этой темноты, так вот, один раз вижу и больше никогда не встречаю. Никогда ещё такие люди дважды мне не встречались. И я вот думаю – я хочу заметить, что он не безголовый человек, как можно было бы понять, вовсе нет, голова у него есть. Вот то самое чёрное пятно и есть его голова. Что за природа у него, опасен ли нам такой человек, я не знаю, пока не знаю, не удавалось мне сей пункт исследовать. Но мне отчего-то вот захотелось с вами своим наблюдением поделиться, возможно, с возрастом такое зрение откроется и для вас, и что-то в моём вопросе удастся прояснить… Отчего-то какое-то наитие меня тут остановило. На пару слов всего, и прошу прощения, если нарушил ваше уединение.

И нежданный полноватый джентльмен собирается подняться и откланяться, но Саша ещё на мгновение задерживает его вопросом:

– Вы не оттого, простите, вашим опытом с нами поделились, что у нас увидели такие… чёрные дыры, нет? На месте головы.

– О нет, нет! – восклицает тот и разводит руки, будто испрашивая прощения за то, что такое предположение вообще возможно было вывести из его рассказа. – Нет, тут всё исключительно светлое, юноша.

Когда в начале сентября на третьем курсе А. С. впервые появился в аудитории перед лекцией и представился, я вспомнил и о нашей встрече и что он нам с Близнецовым тогда рассказывал.

Проснулся с дичайшей головной болью, ничего не понимая и не зная. Адские сны терзали Белкина не так чтобы и редко, но обычно за ними ничего не следовало: проснулся и бодренько пошёл дела делать. А тут обошлось без снов, но голова… Открыл глаза, увидел темноту (спал всегда, укрывшись полностью) и сразу почувствовал: до вечера дожить будет очень тяжело.

Разговор с Самуиловичем (незаметно переименованным в Самуэлевича), конечно, сидел занозой, но ещё большей занозой сидело осознание чего-то, ускользнувшего от внимания. Белкин попытался разобраться в своих записях, сделанных в секунды перед началом разговора с чёрным преподавателем, но тщетно: из отчаянных каракулей не следовало ровным счётом ничего.

Белкин вплотную приблизился к отчаянию.

Так бывает, когда пишешь текст, и, вроде, знаешь, о чём, но никак невозможно ухватить мысль: всё не то и всё не так. Белкин бегал туда-сюда по квартире, по городу, по своим мыслям, не в силах поймать за хвост очевидное, ну вот же оно, иди сюда, кис-кис, но это очевидное ежесекундно моргает, мигает, виляет и ускользает.

Настолько закопался в своих переживаниях, что действительно забыл всё – не только вокруг себя, но и вокруг исследования . Физически забыл. Границы мира сузились до фигуры плывущего в дымчатых воспоминаниях и одновременно в бурных водах Красного моря Алёши Андреева, а всё прочее и все остальные исчезли. Поэтому когда позвонила Елена, промямлил невразумительно:

– Слушай, у меня тут такое происходит… Я вообще ничего не могу сообразить.

– Приедешь? Поговорим, – предложила Елена, не представляя, что Белкин забыл даже о её вовлечённости в это странное дело.

– Ох, я с радостью, если ты готова меня выслушать.

– Ну а кто же?

После лекций поехал к ней, на улицу Доблести. «Нам бы только добрести как-нибудь до Доблести́», – туповато мурлыкал себе под нос Белкин, именно бредя от метро к Елене – еле переставляя ноги, останавливаясь и громко выдыхая, пытаясь (повторно, хотя того не осознавая) сконструировать свой рассказ. Но как только она открыла ему дверь и спросила: «Ну, что у тебя ещё произошло?», с ударением на «ещё», Белкина как ударило. Всё вернулось. Срочно пришлось перестраиваться…

– …Но ведь ты же, по сути, так ничего и не рассказала!

– Знаешь, мне до сих тяжело. Тут же дело не в том, что он исчез, пропал, хотя удовольствия это тоже не прибавляет.

– А в чём?

Елена вздохнула. Потом показала на живот, описав перед ним полукруг, а потом скрестила руки и чуть качнула головой. Белкин, не веря глазам, молчал.

– И что? И когда? На каком месяце?

– Да какая разница. Ночью что-то внутри случилось, пошла в ванную. И всё.

– Скорую вызвали?

– Да, но я всё поняла с первой секунды. В смысле, ещё в ванной. Врачи просто вкололи лекарство. Или таблетку дали. Не помню.

– А я могу ещё спросить?

– Да, – Елена отвечала быстро и с готовностью, но без малейшего одушевления. – Только… не про медицину. Ладно?

– М-м… Хорошо. А что потом? В отношениях?

– Всё повалилось. Мы и так не до безумия родными были, много спорили, ссорились, скандалили. А после этого вообще.

– Ругались каждый день?

– Знаешь, как раз нет. Меня опустошили, во всех смыслах, а Алёша всё понимал. Мы перестали общаться – только и всего. Стандартная история, я думаю. Многие пары уничтожались через такое.

– Через какое?

– Я не могла с ним общаться – противно. И смотреть на него не хотелось. Логики тут не ищи, её нет, я просто рассказываю, как чувствовала и думала. А более всего я ненавидела ночные прикосновения его ступней к моим. Прикасался – случайно, естественно – я тут же просыпалась, и меня чуть не выворачивало. Почему, не знаю. Несколько таких ночей в муках прошли – стала укрываться отдельным одеялом. Алёша огорчался чуть ли не до слёз, но я не переживала. Хотя бы спала нормально.

– Мрак. Наверное, близость вообще исчезла?

– Очевидно. И не вернулась. Я, наверное, в принципе не особо ему подходила – мы же познакомились, когда он был совсем молоденький, я же старше.

– Точно! Я мог бы и догадаться!

– Да. Чем-то он меня убедил, потом увлёк, да я и сама другой была, поддалась не без удовольствия, честно скажу.

– Другая? Какая?

– Сентиментальная, чуть приторная такая, слащавая. Хотя Алёша, конечно, считал иначе. Даже тогда, в пору самой моей благости, он считал меня жёсткой и бескомпромиссной. Вот увидит он меня – поймёт, что такое настоящая жёсткость.

– Он тебя не увидит, – машинально брякнул Белкин и тут же пожалел о своих словах, потому что лицо Елены потемнело, и она снова замолкла. А голова белкинская, и так не стихающая, заболела с удвоенной силой.