Григорий Аросев - Деление на ночь

Белкин в глубочайшем волнении нёсся по улицам, едва огибая прохожих. Вечер воскресенья в Петербурге всегда пахнет весельем и бездельем, и этот запах весьма приятен – если его ощущать. И люди выглядят не так угрюмо и замученно – если их видеть. А Белкин не замечал ничего, кроме фотографии, которую получил от Воловских по электронной почте. Едва увидев её, он вскочил, в очередной раз за последние дни почувствовав сильное сердцебиение, и чуть не заорал, потому что всё, буквально всё выстроилось в нужную цепь. Он позвонил старику и чуть ли не потребовал личного разговора – тот без уговоров согласился, предложив Белкину прислать водителя или взять такси за его, Воловских, счёт. Но Белкин понимал, что в такси он, конечно, доедет быстрее, однако усидеть на одном месте не сумеет – так его раздирало от открытий и понимания вопроса. Ему требовалось побегать по улицам, попрыгать по эскалаторам и походить взад-вперёд по вагонам метро.

…С самого начала поручения Белкин постепенно, хотя и быстро, приучал себя обращать внимание на знаки. Знаки и символы, да-с. И вот как раз накануне, незадолго до звонка Гусевой, Белкин вспомнил Ангелину, Лину, свою любовницу, к которой он в студенческие времена весело сбегал с лекций. Лина обитала невообразимо далеко, в Буграх, однако жила только с десятилетней дочерью, получала от бывшего мужа приличные алименты и активно скучала. От скуки-то и завела себе молодого Белкина, которого приучила раз в два дня приезжать вместо первых двух пар, пока дочь в школе. Характер у Лины оказался дряннее некуда, поэтому особо много лекций прогулять Белкину не довелось – они рассорились примерно на третьей неделе. Но запомнил он Лину накрепко.

Зачем? Почему? С чего вдруг она всплыла в памяти? Должна быть цель. Которая уляжется в цепь событий. Выпроводив Елену и поговорив с Воловских, Белкин решил всё-таки разобраться.

Внешность? Необязательно. Лина выглядела не очень типично, но и не до безумия оригинально. Уцепиться не за что.

Тело? Белкин помнил его очень хорошо, включая не самые приятные подробности, но привязать тело Лины к окружающим его обстоятельствам не смог при всём желании.

Одежда? Нет. Дочь? Нет. Тупая ревность Лины, из-за которой она его выгнала прямо во время процесса? Нет, ревность в исследовании не играла ровно никакой роли. Удовольствие? Да, большое, но…

Голос? М-м… Сам голос – точно нет. А может быть… слова? Но что же она говорила?

И тут Белкина проняло так, как никогда ранее. От невероятности всплывшего в памяти он прослезился и застонал. Белкин вспомнил, чтó в их любовной связи его смущало сильнее всего, помимо ранее неиспытанной ревности партнёрши. Лина на каждое движение его плоти реагировала одинаково – странным, гулким, совершенно чужим голосом она извергала одно единственное слово: «Мама». Белкину это не нравилось, даже чуть пугало, но Лина была старше лет на десять, и он, по большому счёту, вёл себя очень робко, ничего не выясняя и не предлагая.

Так ведь и во сне он звал Лину!!!

Через десять минут по электронной почте пришло письмо от Воловских, и вся цепь сомкнулась.

– Прежде всего, Владимир Ефремович, я бы попросил вас согласиться с тем, что мы действуем в области иррационального, а не логического. Мои умозаключения, нет никаких сомнений, покажутся вам странными и мало чем подкреплёнными, но я, как мне кажется, сумел выполнить вашу просьбу: стать Алексеем.

– Я весь внимание, Борис Павлович.

– Начнём ab ovo. Супруга ваша умерла при родах. Алексей её не знал. Его отношения с вашей второй женой отсутствовали, потому что вы разошлись, когда ему не исполнилось и десяти лет, а до того, по вашим же словам, они мало общались. Всё верно?

– Пока да.

– Теперь я выскажу предположение. Мне кажется, вы с ним никогда, или почти никогда, образ матери не затрагивали. Этой темы для вас двоих не существовало.

– М-м… Мне горько признавать вашу правоту, но всё так. Говорили, но крайне редко. Раза три. Однажды, правда, разговор получился очень серьёзным и резким, но кроме него, за всю жизнь ничего больше не происходило.

– Я думаю, что вы подсознательно сторонились её, так как вам было мучительно неловко, вы как будто чувствовали себя виноватым в её смерти, а значит, в безматеринстве сына. Ну а Алексей каким-то образом предполагал это и просто не решался заговорить с вами. Вас он, я полагаю, вопреки всем вашим разногласиям любил и не хотел вас дополнительно огорчать. Но страдал он неизлечимо.

– Борис Павлович, вы бьёте наотмашь, безжалостно, – проговорил Воловских. Он сидел по-прежнему прямо, но глаза его, и без того не бог весть какие яркие, в отчаянии погасли окончательно.

– Ох, – спохватился Белкин. – Похоже, я допустил бестактность. Приношу извинения, Владимир Ефремович. Давайте этот вопрос мы опустим – причины не имеют никакого значения.

– Да, давайте. И прошу вас дальше.

– В результате нашего исследования мы выяснили, что Алексей вообразил себя переводчиком Близнецовым, придумав условного близнеца, в котором, очевидно, воплотил все свои представления о себе идеальном. Как именно он себя видел в Близнецове, мы пока не знаем и не факт, что узнаем. Вряд ли мы узнаем и ход дела: как он пришёл к своей идее и как она развивалась в его голове. Но никакого Близнецова на самом деле не существовало – по крайней мере, в окружении Алексея.

Но всё это более-менее обоснованные выводы. Дальше я задался вопросом, что привело Алексея к такому помешательству, и вот тут-то и начинается сплошная метафизика. Вначале я без малейшего повода вспомнил свою очень давнюю любовницу по имени Лина, которая во время соития постоянно кричала одно слово – «мама». Потом мне приснилась моя знакомая Полина, которую я не видел с четверть века. Я в подростковом возрасте влюбился в неё – естественно, без близости и даже без намёка на неё, но Полина меня называла во сне своим ребёночком и звала к себе. Есть и другие наблюдения. (В каком бы Белкин ни был раже, упоминать Елену он не собирался.) И теперь я получаю от вас фотографию могильного камня, на котором написано имя Алина. Полина, Лина, и потом Алина. Итого: я считаю, что Алексей настолько сильно тосковал без мамы, что в итоге стал слышать её голос и решил уйти к ней. Дыра в его душе оказалась фатальной.

Воловских выпил полный стакан воды.

– Сказать, что я в шоке, – ничего не сказать.

– Понимаю, Владимир Ефремович. Но все мои выводы могут оказаться…

– А как тогда связать тоску по матери и образ Близнецова?

– Проще всего. Он придумал нового себя – с папой и с мамой, такой, которую знал. Вы не заходили ещё раз на поэтическую страницу Хика Сволова?

– Нет…

– А я заходил! И перечитал оба текста. В них ясно говорится…