Григорий Аросев - Деление на ночь

– А была ли его жизнь настолько пустой, как ты говоришь? Это всё-таки вопрос дискуссионный. Чтобы такое об Алексее утверждать, надо его понимать.

– Но как возможно понимание?

Белкин против воли улыбнулся.

– Ты задала главный вопрос герменевтики, хотя и не осознаёшь этого.

– Я даже не помню, что такое герменевтика, хотя знала.

– Расскажи, что за разговоры о самоубийстве.

– О самоубийстве? Я в подробностях не помню, конечно… Но однажды мы с ним оказались летом на даче у друзей в Репино.

Конечно же, не Репино, а Комарово – но какая разница?

Да и не к друзьям мы приехали, а к каким-то дальним родственникам Лёши, но и это не имело особого значения. Я врала беспрестанно, подчас не то что не понимая цели – не осознавая, что вру.

Никто из нас в такую жару тащиться в Комарово особо не хотел, да и настроения не было, но мужу загорелось продемонстрировать мне свою настойчивость: дескать, пойми, надо исполнить долг, у Полины Аркадьевны день рождения, к тому же – накормят, готовить не надо. Я могла бы повозражать и в итоге остаться дома, но не стала. Взяла лишь клятву с Лёшки, что нам дадут отдельную комнату, и что душ в доме точно есть. Часа полтора я мужественно посидела с родственниками (большинство из которых Лёша сам видел от силы третий раз в жизни), после чего постояла под холодной водой в душе, да и залегла в голом виде на кровать, открыв окна и задёрнув занавеску. Муж с независимым видом некоторое время ходил от натужного застолья с участием тёток-дядьёв к лёгкому и каким-то чудом остававшемуся прохладным раю с моим участием, а потом проворчал смешное проклятье в адрес хозяев дома и прочих гостей, залез ко мне под простыню и безотлагательно принялся инспектировать владения.

Минут пятнадцать спустя мы обмахивались всем, что только попадалось под руку – книгами, газетами, полотенцами, одеждой – не только охлаждаясь, но и с большим удовольствием разговаривая во весь голос. Мы, голые, стояли у открытого окна, скрытые старой деревенской занавеской.

– Лёш, тебе же самому не нужно было сюда ехать, – полуспросила я.

Он благодушно и самодовольно улыбнулся:

– Ну… не самый необходимый визит, факт.

– Тогда ради чего мы тут? Ведь даже твоего папы нет.

– Да что мне папа…

Я знала, что он не лукавил: при всей бесконфликтности их отношений, мнение отца для него никогда особого значения не имело, и просьбы его выполнялись только тогда, когда Лёша хотел.

– Я не поверю, что тебе важна Полина Аркадьевна.

– Она всегда меня очень любила. И сейчас любит.

– Почему мы не навестили её дома?

– Ей дома очень некомфортно. После всего произошедшего…

Я отчаянно напрягла мозг, пытаясь вспомнить, что за произошедшее – но безуспешно.

– Лёш, а когда ты мне об этом рассказывал? – осторожно спросила я.

– Мне кажется, никогда, – простодушно ответил тот.

– И думаешь, что мне всё очевидно?

– Не сердись… У неё сын покончил с собой, Макс. Судя по всему, таблеток наглотался. Нашли в его комнате, он уже не дышал.

– Да, это действительно плохо. А из-за чего?

– Депрессивный тип был сам по себе. Подробностей папа не рассказывал. Но никто из нас особо не удивился, честно говоря.

– А кто он? Кем работал?

– Да никем. Постоянно менял, не мог приткнуться нормально.

– То есть ничего после себя не оставил?

– Вообще ничего.

– Лёш, а ты мог бы покончить с собой?

Он чуть не поперхнулся.

– Я не собираюсь вообще-то!

– И не думал?

– Никогда.

– Ну и здорово.

Мы переключились на другую тему, потом спустились вниз, ещё немного посидели с родственниками – но все вокруг обсуждали только олимпиаду и войну с Грузией, а нас ни то, ни другое совершенно не интересовало. Зато ночью, когда легли, Лёша тихо-тихо, но не шёпотом, заговорил.

– Я соврал. О самоубийстве я думаю нередко, а о смерти в целом – так и вообще постоянно.

– И что думаешь?

– Ужасно боюсь. Не хочу. Мне дико думать, что я могу умереть. Мне так нравится жить…

Слова его звучали наивно и смешно, но очень искренне.

– Я боюсь болезней, я боюсь самолётов, боюсь глубины и высоты, всего боюсь. Но думаю и о болезнях, и о высоте, а ещё я воображаю, как я вдруг вешаюсь – и как мне начинает не хватать воздуха, или как я глотаю таблетки, или как прыгаю с крыши. Вот думаю – и всё тут. Мне иногда кажется, что это хорошее решение, потому что слишком много не получается, но неужели я настолько слаб, что готов сдаться? Нет. И всё-таки продолжаю думать. Меня как будто кто-то силой возвращает туда. В мысли о своей смерти. Но не только о своей. Я постоянно думаю, каково мне придётся без отца. И с каким-то странным удовольствием я воображаю, что стану делать, если вдруг останусь без тебя. Не в смысле развода…

– Мне не очень приятно такое слышать, – заметила я.

– Да, я догадываюсь. Прости меня. Но я рассказываю так, как есть.

– А у твоих мыслей есть какой-то логический результат? Ты придумал, что ты будешь делать без меня? Или без отца?

– Нет. Я холодею от ужаса и застреваю в самом-самом начале.

Дальше мы молчали. Минут через десять он, вероятно, уже проваливаясь в сон, еле слышно пробормотал:

– Но я всё равно не смогу…

– Что ты не сможешь, Лёшенька? – безмятежно спросила я.

– Ну, это… – ответил тот и окончательно заснул.

Неожиданно разговор получил продолжение через несколько месяцев, когда мы с ним всё-таки навестили Полину Аркадьевну в городе. Повода никакого не находилось – просто заехали по её настоятельной просьбе. Посидели, поговорили, старательно избегая скользких тем, съели предложенный обед. Можно было бы и уходить, но тут Алексею позвонили. Он вышел на кухню, бросив, что разговор минут на десять, и тогда Полина Аркадьевна шёпотом заговорила:

– Лена, вы ничего не спрашиваете о Максимке, я очень ценю вашу деликатность, но всё-таки я бы хотела, чтобы вы кое-что узнали.

– Слушаю, – чуть удивилась я.

– Они с Лёшкой очень похожи. Не внешне, а внутренне. Недотёпы. Ты береги его, пожалуйста. Неровён час…

В моей голове мгновенно всплыл уже полузабытый разговор на её даче.

– Полина Аркадьевна, если можно, уточните, чтобы я вдруг не поняла вас как-то не так.

– Да что тут уточнять… Чтобы Лёшка на себя руки не наложил.

– Вы знаете, мы с ним говорили об этом. Он сказал, что не способен на самоубийство.

Полина Аркадьевна, интеллигентная билетёрша из МДТ, резко ударила ладонью по столу. Я вздрогнула.

– А вы что думаете, Максим меня предупреждал? Или хоть кого-нибудь? По всем формальным критериям он собирался жить. Но через несколько часов… – Полина всхлипнула.

– Не надо, не надо продолжать, я всё понимаю.

Немного посидели без слов.