Григорий Аросев - Деление на ночь

Белкин, чувствуя себя всё более и более уверенным, только хмыкнул.

– Так, а в ноутбуке-то что?

– Да ничего. Пустой. И отформатирован был за полгода до того – я вызвал специалиста, он всё изучил. Алёша зачем-то таскал с собой ноутбук, который не использовал.

Пригласили в Сочи: дескать, приезжайте, Владимир Ефремович, посмотрите своих любимых летающих лыжников, а мы вам и билетик, и гостиничку, и пропуск оформим. А паспорт болельщика без вас для вас сделали ещё полгода назад. Только приезжайте. Ну а я что? Сразу же и согласился. Понятно же, зачем я им там – наверняка приедет кто-то, кого надо на что-то уговорить. Я же всегда придумаю, как кого с кем связать, чтобы дело сладилось – или кому на какие кары намекнуть, или кому какую манну обещать. Негодяи, всё обо мне помнят! И даже паспорт болельщика сделали. Без меня меня паспортизировали! Но почему бы и нет? Дома всё одно и то же, а так развлекусь немного. Да и прыжки с трамплина люблю. Как летают – любо-дорого всегда посмотреть.

Предложил Лёшке вместе поехать – отказался наотрез. Хоть и Олимпиада, а ни в какую. И работа у него новая, и девочку очередную обхаживает, уже и не обхаживает, а облёживает вовсю, насколько я могу судить. Вообще он, кажется, восстановился после развода с Туманцевой. Никогда она мне не нравилась, но возражать ему я не мог. Понятно, на что сын клюнул, да и кто бы не клюнул на его месте! Я и сам железобетонно поддался бы. Лет сорок назад. Но теперича – не то, что давеча. И поэтому я, только взглянув в глаза этой рыжей, всё понял и всё предвидел, но, отлично осознавая, что никто никого никогда не слушает и всем нужны свои шишки, Алёшку включая, молчал. Молчал вначале, молчал в процессе, и только в конце, когда однажды в семь утра Алексей материализовался у моей двери со своими вещами и мрачным взглядом, я позволил себе несколько жёстких фраз о его умственных способностях. Как же банально, Господи, помилуй! Но язык вертелся сам. Без моего участия. Сын молча выслушал, однократно кивнул, потом прошёл в свою комнату и лёг спать. И больше мы с ним подобное не обсуждали – исключая технические нюансы развода (он коротко сообщал, что сходили в загс, потом он оплатил пошлину, потом забрал свидетельство – сообщал, не ожидая от меня какой бы то ни было реакции).

Я видел, как он поначалу переживал. И мне до боли хотелось расспросить его, поддержать, посочувствовать – в конце концов, дать ему денег на что-то увеселительное. Возможностей ведь много – и почти всё нам по карману. Но он не обращался ко мне. Естественно, его доходов ни на что серьёзное не хватало, но здесь мы уже очень давно с ним пришли к согласию. Он завёл себе кредитку, которую вернейшим узлом привязал к моему счёту, но использовал её, только когда заканчивались свои деньги, и при этом тратил только на самое необходимое – еда, проезд, шмотки какие-то… А если хотел какого-то дорогого излишества – спрашивал меня. Мог бы не спрашивать, конечно, но он так постановил исключительно своей волей. Помню, один раз утром с виноватой мордой стал извиняться, что снял в банкомате сразу тысячу, потому что сидел в гостях, опоздал на весь транспорт, а ехать пришлось чуть ли не из Токсово. За тысячу рублей извинялся.

В Сочи я вылетал почти в полночь. Проснулся тем утром – Алёши уже не было, куда-то усвистал, хотя ночевал точно дома: ещё в полусне я услышал, как хлопнула дверь. Днём одолели всякие дела, сборы, суета – он за весь день так и не объявился. Один раз, ближе к вечеру, я ему позвонил, но трубку он не снял.

Перед посадкой я сам заговорился с бывшими коллегами, которые летели тем же рейсом, а очнулся, когда стюардессы приказали выключать телефоны. Звонить из Сочи не стал – поздно (или рано?). Устал, завалился спать, продрых всё на свете. Днём на горе связь почти не работала, потом обед, переговоры… Только на следующее утро связались. Вот так и вышло, что я не видел и не слышал сына больше двух суток – и ничего о нём не знал, с ним могло бы произойти что угодно. Такого не случалось на моей памяти никогда. Каким-нибудь образом, хоть косвенным, но я получал от него весточку каждый день: либо мы разговаривали, либо я слышал, что он в своей комнате, хоть и не выходит ко мне, либо, когда он жил с Туманцевой, я говорил с ней по телефону, и она коротко сообщала, где он.

Тогда, в Сочи, я пожалел, что так и не купил себе смартфон – товарищи мои, люди отнюдь не молодые, рассказывали о всяких мессенджерах (и показывали!), благодаря которым расстояния превращались в ничто. Надо было бы всё-таки купить аппарат посовременнее и освоить его, решил я. И Алёшка ведь предлагал не один раз – а я всё отмахивался…

Во время одного из деловых обедов в «Розе Хуторе» нас представили лысоватому мужику, сидевшему на неприметном, совершенно не главенствующем месте за столом. «Знакомьтесь, это Анатолий Эдуардович, хозяин», – сказали они. «Хозяин чего?» – полюбопытствовал кто-то из нас, но не я. «Судеб», – подмигнул сам мужик, преобразившись, – улыбка его оказалась вполне приятной.

Хозяин судеб. Да если и судьбы – одной. Возможно ли такое? Подумалось мне тогда.

И сразу же вспомнилась фраза из сериала «Мастер и Маргарита» – дело, дескать, не в том, что человек смертен, а в том, что он неожиданно смертен. Саму книгу я так прочитать и не удосужился – в восьмидесятых было не до того, а потом уже как-то и не хотелось. Но фильм посмотрел. Да, неожиданная смерть – дело такое. Я же тоже могу склеить ласты, причём по любой причине, вот прямо здесь, в Сочах этих, хотя ничто не предвещает. Склею – и даже понять того не успею.

Но ведь и сам человек может решить судьбу свою.

«Эта секунда решила его участь» – классику, в отличие от всяких прочих, я прочесть и запомнить успел.

Получается, у жизни два хозяина: случай и сам человек. Двоевластие. И если с личным решением человека завязать со своей жизнью всё более-менее понятно, то что включается в понятие случая? Ну да, любое несчастье. А теракт – который по сути своей убийство? Решение-то принимает другой человек. Наверное, всё-таки теракт можно назвать случаем, потому что жертва не принимает участия в том самом решении. Объект-субъект, всё как всегда.

Интересно, какое влияние на судьбы оказывает Анатолий Эдуардович.

И тут подумалось: а вдруг мы решаем жизни других не прямо, а косвенно? Лично я точно никогда никого не приказывал ни убивать, ни калечить, ни сажать, ни запугивать. Много в чём придётся раскаяться, много за что надо будет держать ответ, но в таком не повинен. Но кто его знает – увольнять-то доводилось. И кричать-распекать. Порой не совсем и по делу… Кто как реагировал – загадка. Особенно в советские времена, когда никаких отношений с людьми вне работы не могло быть. Я его уволил – а он пришёл домой и помер, как чеховский Червяков. И вроде как не убивал я его, а в итоге убил. И не узнал об этом.