Батья Гур - Убийство в субботу утром

— Так что ты предлагаешь? — спросил он, прочистив горло. — Привезти его к нам?

Эли кивнул и поежился. В машине пахло мокрой шерстью, и Михаэль открыл окно, невзирая на дождь. Затем включил рацию и попросил диспетчерскую передать Гидони, чтобы он переслал им посылку. У въезда в город голос по рации осведомился: «Гидони желает знать, должны ли его люди сами доставить посылку?»

— Да, — ответил Михаэль, — хорошо бы.

С заднего сиденья послышался вздох облегчения. Цилла улыбнулась; Михаэль пожал плечами и закурил сигарету. Дождь продолжал идти; Эли начал объяснять извиняющимся тоном, что допрос может занять кучу времени:

— Тащиться в Вифлеем в такую погоду… — Он не окончил фразу.

Цилла затормозила у знакомой закусочной около рынка, и никто не возразил на ее заявление: «После похорон всегда хочется есть».

Как и предсказывала Цилла, нанизывая на вилку куски поджаренного на гриле мяса, к тому времени, когда они подъехали к управлению, Али Абу Мустафа уже ждал в помещении для задержанных. Михаэль нервно курил. Дорога с кладбища до закусочной, непрекращающаяся болтовня Циллы, упорное молчание мрачно поглощавшего еду Эли вместе с мыслями о предстоящем допросе заставили его напрячься.

— Только представьте, что бы было, если бы мы арестовали коренного еврея из окрестностей Вифлеема и засунули в комнату для задержанных в Русском подворье! — неодобрительно проворчала Цилла, умело паркуя машину на стоянке. Они отпустили полицейского, который охранял арестованного, сидевшего, съежившись, в углу. Михаэль посмотрел на хилые руки и ноги, взглянул в глаза, хранящие загнанное выражение существа, заранее знающего, что игра проиграна. Охайон уселся в противоположном углу, а Эли стал заполнять допросные листы. Али пытался угадать, кто из них начальник, глаза его перебегали от одного к другому и наконец остановились на Эли, который спокойно спросил:

— Почему ты сегодня не явился на работу?

После долгого молчания он повторил вопрос. Михаэль, понимавший арабский достаточно хорошо, но всегда беспокоившийся о том, что из-за мелких нюансов в произношении и лексике что-нибудь упустит, уставился на молодого садовника, который наконец ответил, что заболел.

— Чем именно? — поинтересовался Эли.

Али указал на свою голову — всю ночь мучила лихорадка. Немного поколебавшись, он спросил, не потому ли его арестовали, что он отсутствовал на работе. В его вопросе не слышалось иронии, только покорность, — видимо, он давно смирился с тем, что его могут арестовать за что угодно. Эли объяснил, что его арестовали потому, что расследуется убийство.

— Убийство?

Али привстал с места; в голосе его слышалось удивление, негодование, и он разразился длинной фразой, сводившейся к утверждению, что он не знает, о чем таком они говорят.

Помещение, в котором они сидели, находилось на втором этаже в крыле следственного управления. Стены были выкрашены в грязно-желтый цвет, единственное окно выходило на задний двор. Стол и два кресла были серые, и вся обстановка, как каждый раз отмечал Михаэль, слишком уж угнетающей. Эли подождал, затем спросил что-то о работе по субботам. Такой вопрос заставил Али соскочить со стула, восклицая, что он не делал ничего дурного, что он работал по субботам по религиозным причинам, что управляющий все знает, что это личная договоренность, что ему это позволили, потому что он такой хороший, надежный работник.

Эли поднял глаза от листа бумаги и поинтересовался, какие такие религиозные соображения могли заставить мусульманина выбрать воскресенье в качестве выходного дня. Позже он пояснил Михаэлю, что подавляющее большинство жителей Дехайши были мусульмане, так что он не слишком рисковал.

Лицо Али посерело, и он пробормотал, что большинство его друзей работают по субботам, потому что общественная жизнь в лагере для беженцев и его окрестностях идет в основном по воскресеньям. Ответ звучал убедительно, но Эли одарил его скептическим взглядом и внезапно спросил:

— Сколько времени твой брат сидит в заключении?

Пленник задрожал и попытался объяснить, что брат несправедливо осужден властями. Он не обвиняет власти, сказал он, только своего брата; он был слишком молод и неразумен, не знал, что говорит, и его арестовали по подозрению в подстрекании к беспорядкам, но на самом деле он даже камня не умеет бросить. Он еще раз клянется, что не делал ничего дурного.

— В таком случае, — сказал Эли таким невыразительным тоном, как если бы спрашивал, где тот родился, — почему ты не рассказал нам о пистолете? Если все так честно и безобидно и ты не совершал ничего дурного, почему же не принес пистолет в полицию? — спросил Эли так искренне и невинно, что у Михаэля захватило дух. Он не отводил взгляда от молодого садовника, который обливался потом, несмотря на прохладу в помещении.

Вытерев пот со лба дрожащей рукой, Али пробормотал:

— Какой пистолет?

— Да тот, что ты нашел в больнице, — сказал Эли, как будто это разумелось само собой, — тот, что пытался спрятать и, разумеется, передать своим друзьям в Дехайше.

Али бурно поклялся, что не собирался ничего делать с пистолетом, он только не хотел попасть в беду. После этого заявления он обмяк на стуле и уставился на Эли, как на верховного колдуна племени.

Михаэль затаил дыхание. Как и Эли, он понимал, что если бы садовник хотел как-то использовать пистолет, его бы не обнаружили так скоро.

Тоном, каким спрашивают у ребенка, почему он не пришел к мамочке со своим маленьким «бо-бо», когда его так просто вылечить, Эли вновь поинтересовался:

— Так почему же ты не отнес пистолет в полицию?

Али принялся рассказывать о том, что происходило субботним утром с того самого мига, когда он увидел, как «это» поблескивает в кустах, и до того, как Тубол его поднял. Голос звучал монотонно, не поднимаясь и не падая; он понял — Михаэль ощущал это, — что ничего больше скрыть не удастся, даже пытаться не стоит. Когда он умолк, Эли спросил:

— Ты заметил возле больницы полицейские машины?

Да, конечно, он их заметил; именно поэтому и поступил так с Туболом. Он подумал… Голос Али сорвался. Эли не торопил его. И так было ясно, что именно он подумал.

— Так что ты подумал? — подал голос Михаэль.

Пленник в первый раз посмотрел прямо на него — настороженным, испуганным взглядом — и ответил, что подумал, если пойдет с пистолетом в полицию, его тут же арестуют.

Невинным тоном, от которого ему самому стало противно, Михаэль поинтересовался о причине подобных опасений. Али передернул плечами и напомнил о своем брате, который стоял рядом с домом и не делал ничего плохого, когда ехавший через лагерь армейский джип забросали камнями, и брата арестовали, не дав и рта раскрыть. И хотя он, Али, как его брат, не сделал ничего дурного, кто бы ему поверил?