Батья Гур - Убийство в субботу утром

Эли ответил, взмахнув рукой в отстраняющем жесте, что сейчас они беседуют не о его брате и ему еще не попадался ни один арестованный, который бы ни утверждал, что невиновен, а камни в Дехайше кто-то ведь бросал. В настоящий момент его интересует точное время, когда он, Али, обнаружил пистолет, и точное описание того, как это произошло. Он записал показания садовника и в конце спросил, не заметил ли тот чего-нибудь — машину, человека, что угодно, — перед тем как обнаружить пистолет.

Али пояснил, что передвигался от одного розового куста к другому и работал, не поднимая головы, до того самого момента, когда находка привлекла его внимание, а было это всего через пару минут после того, как он добрался до того ряда, что возле изгороди.

— Все же, — настаивал Эли, — может, ты видел или слышал в ту субботу что-нибудь необычное? А может, после? Не потрудишься ли припомнить?

Последние слова он неожиданно произнес резким тоном и в то же мгновение резко поднялся с места. Садовник непроизвольно заслонил руками лицо. Эли стоял возле стола, не делая попыток подойти ближе; Али опустил руки и поклялся, что не видел ничего. Только патрульные машины и много других машин, но уже после того, как нашел пистолет. До этого он не подходил к изгороди.

Эли бросил Михаэлю вопросительный взгляд; тот поднял брови с выражением, говорившим яснее любых слов: сам видишь, от него больше ничего не добиться. Но Эли сделал еще одну, последнюю попытку:

— Кого ты видел в больнице в то утро?

Только врачей, работавших по субботам, сказал Али: там был усатый врач, потом женщина-доктор с кудрявыми волосами, имени которой ему не произнести, Тубол, а позже — толстая медсестра. Но он ее боится и всегда старается не попадаться ей на глаза, поэтому она его не заметила. Это все. Врачей он видел, когда пришел утром, а Тубола в саду, сразу после того, как нашел пистолет, ответил он на вопрос, заданный Михаэлем. Главный инспектор встал, позвал ожидавшего снаружи полицейского и кивнул Эли, приглашая следовать за собой.

Оба считали, что рассказ Али вполне правдив.

— Сколько еще его держать? — поинтересовался Эли.

Михаэль пожал плечами:

— Пусть подпишет показания и обещает оставаться на месте — и может идти. Я не хочу задерживать его без причины, но не хочу также, чтобы он сбежал.

Вернувшись в комнату, Эли медленно разъяснил арестованному, который явно с трудом воспринимал его слова, что, если он поступит, как ему скажут, они его пока что отпустят. Али подписал заявление и обещал оставаться в Дехайше. Но на работу он не вернется. Михаэль пожелал узнать причину; Али ответил, что боится: если он вернется в больницу, с ним расправятся. Эли уверил его, что пока единственный, кто знает об участии Али в этом деле, это заведующий больничным хозяйством.

— Мы бы хотели, чтобы ты вернулся на работу и следил, не случится ли чего необычного.

Али механически кивнул, и Эли спросил:

— Ты сможешь вернуться на работу завтра?

Он сделает все, что ему скажут. Когда ему можно пойти домой?

— Сегодня, — сказал Эли.

И тогда, только тогда в глазах молодого араба полыхнула ненависть, потому что до него дошло: его обвели вокруг пальца, его отпускают, но он все равно в ловушке.

Было уже шесть вечера, когда они разделались с бумажной работой и решили, что именно Гил Каплан скажет прессе. (Михаэль старался избегать прямых контактов с журналистами; собственное фото на страницах газет, как сегодня, вызывало у него глубокое раздражение.) Дождь прекратился. Он понимал, что опаздывает на встречу с семьей погибшей, но все же решил позволить себе спокойно выпить чашечку кофе.

Кофе всегда служил Михаэлю хорошей отговоркой, чтобы отложить дела. Но Цилла не дала ему такой возможности. Хмурясь, она заявила, что им следует позаботиться об ордере для просмотра счетов Нейдорф:

— Без разрешения районного суда нам его ни за что не получить, а банковские управляющие, как ты отлично знаешь, заявят, что у нас нет права просматривать чьи-либо счета.

Михаэль вздохнул.

— Мы должны убедиться, что информация держится в секрете, — утомленно произнес он. — Мы же не хотим, чтобы пресса совала сюда нос.

Цилла посетовала, что гласность и демократия мешают работать полиции:

— Шагу нельзя ступить без судебного ордера!

— Не жалуйся, — сурово остановил ее Михаэль. — Ты бы хотела жить где-нибудь в Аргентине? Такова цена, которую надо платить.

Он думал о том, что, поставь он охрану в доме Нейдорф, все с самого начала шло бы по-другому; или хоть посети он вовремя бухгалтеров…

Когда Цилла поспешно вышла из комнаты, чтобы просить Шорера поторопить суд, Михаэль остался один перед быстро стынущим кофе, уставившись на противоположную стену и на колечки сигаретного дыма, и все не мог решиться встать с места и поехать в Немецкую слободу. Вдруг зазвонил телефонный аппарат, белый — внешний вызов.

Услышав в трубке хрипловатое «алло», он невольно улыбнулся. У нее всегда было отличное чувство времени, подумалось ему. Она как будто знала, что он только что вернулся с похорон. Похороны всегда вызывали у него потребность забыться в тепле женского тела…

Майя опять повторила «алло», и он вздохнул:

— Я думал, мы все решили…

Как обычно, это прозвучало не слишком убедительно, и она, разумеется, услышала в его голосе затаенное желание. Пять лет Михаэль безуспешно старался порвать с ней. Он с самого начала знал, что они никогда не смогут жить вместе. Во время первого же свидания она с полной искренностью, задавая тон их позднейшим отношениям, ясно дала понять, что мужа не бросит. «Что касается развода, я католичка. Не пытайся понять, просто прими как факт».

Поначалу такая декларация не вызвала у него ничего, кроме облегчения; но пришло время, когда, как она и предсказывала, боль оказалась сильнее радости. Пришло время, когда короткие свидания и невозможность провести вместе целый день и ночь вызвали в нем такую тоску, какой он ранее не знал Разрыв был неминуем, и Михаэль мог вынести это, лишь бросаясь с головой в работу. Но Майя, заранее заявив о своих намерениях, безжалостно старалась вернуть его и никогда не проигрывала.

Он девять раз уходил от нее. В последний раз продержался дольше всего — целый месяц.

— Я скучала по тебе, — сказал хрипловатый голос с простотой, пронзившей его сердце, подобно кинжалу.

— Что будем делать? — спросил Михаэль, как будто не объявил ей, что на этот раз все кончено, и слава Богу.

— Не важно. Главное, что ты жив и что ты меня любишь, — жизнерадостно ответила Майя, и он вспомнил ее смех и сияющие глаза.

— Ладно, — с отчаянием сказал он, — но что будем делать с этой любовью?

— Все, что сможем.

Он опять не сдержал улыбки. Желание было столь всепоглощающим, что вновь разрыв показался бесполезной попыткой уйти от неизбежного.