Елена Селиванова - Без белых роз

Если отец с молодой женой уходили в гости или просто шли ужинать в ресторан, они оставались с малышом, купали его, убаюкивали на руках или катали в коляске по ночному городу.

В суде мать допрашивали как свидетеля, хотя о преступлении она ничего не знала. Суду нужно было разобраться, как ее сыновья, спортсмены в недалеком прошлом, вначале бросили институт, потом лодырничали и докатились до позорной скамьи подсудимых.

— Это хорошо, что меня вызвали на суд в Челябинск. Ничего, что далеко было ехать. Я почувствовала несчастье после Нового года, когда сыновья уехали к бабушке и пропали. Передумала бог знает что! Знаете, ведь когда несчастье, то на все можно подумать, — доверительно сказала она суду. Довольно еще молодая и миловидная судья понравилась ей сразу. Народные заседатели также были женщины. Может, у них тоже сыновья, и они должны понять ее, мать.

— Я на бывшего мужа хоть и обижаюсь, но никогда не могла подумать, что он втянет сыновей в свою компанию. Ну, меня, жену, он разлюбил, бросил — это можно понять и даже простить, но ведь детей-то он по-своему любил. Их бы пожалел! Я всю жизнь боялась за сыновей, старалась, чтобы они делом занимались и — спортом. Один в пединститут поступил, другой — в физкультурный. Я радовалась за них. Потом вдруг бросили институты. Я плакала, уговаривала… Но что можно сделать, когда сыновьям за двадцать? Как говорится в народе, сын мой, а ум свой. Но что мои сыновья станут спекулировать шубами, повезут их в Челябинск, Свердловск и Куйбышев вместе с отцом и его молодушкой — этого я не могла представить. Посмотрите, у сыновей шестьдесят дипломов и грамот, а вот я привезла журнал «Легкая атлетика». В нем фотография Арунаса и под фотографией написано, что он, мой Арунас, рекордсмен по толканию ядра среди юношей. Вы поймите меня правильно, я знаю, что он тоже очень виноват. Но можно учесть все, что было хорошего, и сыновей моих не лишать свободы, дать им возможность на свободе искупить вину…

Женщина боится заплакать, но глаза заволокли непрошеные слезы. Упала с трибуны ручка, которой свидетельница расписалась за то, что будет говорить только правду.

Правда была в том, что она сказала. Но она, мать, не знала, как молодая мачеха, расхаживая по квартире в роскошном халатике, рассказывала ее взрослым сыновьям, что главное в жизни — деньги. На них можно купить все и с ними можно жить на широкую ногу.

— Только одни умеют делать деньги, — говорила она, надевая на пальцы золотые кольца, — а другие…

— Другие, — продолжал отец, — как ваша мать, например, очень сознательные. Она восемь часов крутит баранку своего троллейбуса и получает за это ну двести или там двести пятьдесят, когда я, палец о палец не стукнув, могу в месяц получить хоть тысячу рублей, а захочу — и три тысячи.

— Ты не тронь мать! — нахмурил брови старший сын.

— Поделись опытом, отец! — перебил брата младший.

— Привозим в Куйбышев, скажем, двадцать пять шуб и получаем на сто — сто двадцать рублей больше, чем она стоит у нас в Каунасе. Кладем в карман за минусом дороги — подсчитай сколько. У тебя же, правда, незаконченное, но почти высшее образование…

И вот позади Куйбышев, Свердловск. В Челябинске их задержали с поличным.

Молодой жене отца не помогло и то, что приехала она с чужим паспортом.

— Где вы достали столько шуб? — строго спрашивает судья у нее.

Валентина Петровна, дело в отношении которой было прекращено по амнистии, допрашивается только как свидетель. Она, поправив нарядную кофточку, откровенно рассказывает о своих поездках, а затем о том, куда тратились деньги. Как сорила она ими налево и направо, как ездила на юг. Откуда столько имущества и денег?

— Мебель я купила еще в семидесятые годы. Хрусталь и две тысячи мне подарили на свадьбу, когда выходила замуж первый раз. В Куйбышев мы привезли всего двадцать шесть шуб, а сколько в Свердловск и Челябинск — не припомню… Мой муж Ионас знает, у него феноменальная память, — говорит она, бросая взгляд на мужа. Господи, как постарел он и поседел, как осунулся! Куда делась гордая осанка! Рядом со своими красавцами-сыновьями выглядит стариком в свои-то сорок восемь лет.

На миг она представила, если бы не амнистия, то вот сейчас она могла бы сидеть рядом с мужем, на скамье подсудимых. Ей стало не по себе. Она глотнула воздуха, поперхнулась, помолчала минуту и решила сказать правду, все как было, чтобы не привлекли ее к ответственности за дачу ложных показаний. Амнистия прошла. Жди теперь, будет ли она еще, а привлечь к уголовной ответственности за ложные показания могут. Судья сказала, что ответственность за ложные показания до семи лет.

— Я предложила Арунасу спекулировать. Не хотела, чтобы он жил с нами. Думала, получит много денег — уйдет от нас или квартиру кооперативную купит. Где доставала шубы? Их мне достать было легко. Я закончила торговый техникум и имела хорошие связи. Я и кустарные шубы могла достать. У меня полно знакомых. А почему я должна работать, когда мой муж сидел дома? Он говорил: «С меня хватит». А ведь он и прорабом был, и старшим инженером. И даже при мне немного трудился. Мы ведь четыре года живем…

— Устали, бедные! — зло сказал кто-то с последних рядов.

Свидетель повернулась на голос:

— Не думайте, что спекулировать легко. Езди, трясись, чтобы не задержали, живи под чужим паспортом. Муж деньги перепрятывал. Ночами не спал. Все боялся, что придут за ним. К каждому стуку прислушивался ночью…

— Вредные условия труда! За вредность надо было молоко получать, как мы, шахтеры, — съехидничал стоящий у двери мужчина.

Судья постучала по столу. В суде должна быть тишина: решается судьба людей, хотя и позабывших вкус трудовой копейки, нужно не только наказывать их, но и вернуть обществу.

…Когда подсудимым предоставили последнее слово, Ионас Косто долго молчал. Может, в эти минуты вспомнил, как поторопился расстаться с первой женой, матерью его сыновей. Но и она хороша: подумаешь, не пришел ночевать домой! Обиделась! Можно было и не раздувать кадила! Жили бы да жили, — размышлял он. А может, вспомнил, как, гладя посеребренные виски, Валентина, тогда еще не жена, сидя на его коленях, ласково ворковала: «Мы с тобой заживем на широкую ногу. Для себя будем жить!» Зажили…

И тогда, глядя куда-то в точку, сказал свое последнее слово:

— Жена втянула меня в преступление. Меня и сыновей. Но моя вина перед сыновьями тоже есть. Прошу смягчить мне меру наказания, так как у меня еще маленький ребенок, которому нет и двух лет. Прошу учесть, что у меня престарелая мать. Но самое главное, о чем прошу суд, — не лишать свободы сыновей моих. Они были моей гордостью, а теперь мы делим с ними позор.

Он тяжело опустился на скамью подсудимых.